Всадники ниоткуда(сборник)
Шрифт:
— Так погасите её. Отключитесь. Забудьте обо всём, что не имеет отношения к фильму.
— А они имеют отношение к фильму? — Одноглазый покосился в мою сторону. — Вы предусмотрели их?
— Нет, конечно. Это чужая воля. Я бессилен изъять их. Но вы, Бонвиль, можете.
— Как?
— Как бальзаковский герой, свободно творящий сюжет. Моя мысль только направляет вас. Вы хозяин сюжетной ситуации. Бонвиль — смертельный враг Савари, это для вас сейчас определяет все. Только помните: без правой руки!
— Как левшу меня даже не допустят к конкурсу.
— Как
— Как школьник.
— Как тигр.
Облако снова вспенилось, заглотало режиссёра и растаяло. Бонвиль повернулся к спешившимся всадникам.
— Перекиньте его через стену. — Он указал кивком на лежащего позади Зернова. — Пусть Савари сам выхаживает его.
— Стойте! — крикнул я.
Но острие шпаги Бонвиля уткнулось мне в грудь.
— Позаботьтесь о себе, — назидательно произнёс он.
А Зернов, даже не вскрикнув, уже перелетел через стену.
— Убийца, — сказал я.
— Ничего ему не сделается, — усмехнулся Бонвиль, — там трава по пояс. Отлежится и встанет. А мы не будем зря терять времени. Защищайтесь. — Он поднял шпагу.
— Против вас? Смешно.
— Почему?
— Вы же Монжюссо. Чемпион Франции.
— Вы ошибаетесь. Я Бонвиль.
— Не пытайтесь меня обмануть. Я слышал ваш разговор с режиссёром.
— С кем? — не понял он.
Я смотрел ему прямо в глаза. Он не играл роли, он действительно не понимал.
— Вам показалось.
Бесполезно было спорить: передо мной стоял оборотень, лишённый собственной памяти. За него думал режиссёр.
— Защищайтесь, — строго повторил он.
Я демонстративно повернулся к нему спиной:
— С какой стати? И не подумаю.
Острие шпаги тотчас же вонзилось мне в спину. Неглубоко, чуть-чуть, только проткнув пиджак, но я почувствовал укол. И главное, ни минуты не сомневался, что шпага проткнёт меня, нажми он сильнее. Не знаю, как поступил бы на моём месте кто-нибудь другой, но самоубийство меня не привлекало. Драться с Монжюссо было тоже самоубийством, но ведь шпагу обнажил не Монжюссо, а левша Бонвиль. Сколько я выстою против него? Минуту, две? А вдруг больше? Чем черт не шутит.
— Будете защищаться? — ещё раз повторил он.
— У меня нет оружия.
— Капитан, вашу шпагу! — крикнул он.
Черноусый, стоявший поодаль, бросил мне свою шпагу. Я поймал её за рукоятку.
— Хорошо, — похвалил Бонвиль.
Шпага была лёгкой и острой, как игла. Привычного для меня пуандаре — наконечника, прикрывающего обычно острие спортивного оружия, — на ней не было. Но кисть руки прикрывалась знакомой мне отшлифованной сферической гардой. Рукоять тоже была удобной; я взмахнул клинком и услышал свист в воздухе, памятный мне по фехтовальной дорожке.
— Л'атак де Друа, — сказал Бонвиль.
Я мысленно перевёл: атака справа. Бонвиль насмешливо предупреждал меня, что ничуть не боится раскрыть свои планы. В то же мгновение он нанёс удар.
Я отбил его.
— Парэ, — сказал он. На языке фехтовальщиков это означало, что он
Я чуточку отступил, прикрываясь шпагой; она была несколько длиннее шпаги Бонвиля, что давало мне преимущество в обороне. «Что говорил в таких случаях Кирш?» — попытался я вспомнить советы своего учителя фехтования. — «Не дай себя обмануть; он отступит, и твоя шпага пронзит воздух. Не атакуй преждевременно». Я сделал вид, что ухожу в защиту. Он прыгнул по-кошачьи мягко и нанёс удар уже слева.
И я опять отбил его.
— Умно, — заметил Бонвиль, — есть чутьё. Ваше счастье, что я атакую левой. С правой бы вам конец.
Его клинок, как тоненький усик, пошёл на меня, колеблясь, качаясь, будто ища чего-то. А искал он просвета, крохотной дверцы в моей защите. Наши клинки словно вели молчаливый разговор. Мой: «Не достанешь, я длиннее. Только отклонись, береги плечо». Его: «Не уйдёшь. Чуешь, как сокращается дистанция? Сейчас я поймаю твою руку». Мой: «Не успеешь. Я уже повис над тобой. Всё-таки я длиннее». Но Бонвиль преодолел длину моей шпаги, он отвёл её и молниеносно нанёс удар. Однако клинок его проткнул только пиджак, скользнув по телу. Бонвиль поморщился.
— Скинем камзолы, — и сделал шаг назад.
Я остался на месте. Без пиджака, в одной рубашке, я почувствовал себя свободнее. И пожалуй, беззащитнее. На спортивных соревнованиях мы обычно надевали специальные курточки, прошитые тонкой металлической нитью. Укол шпаги, прикосновение металла к металлу фиксировалось специальным электроаппаратом. Сейчас укол был уколом. Он вонзался в живую ткань, рвал кровеносные сосуды, мог тяжело ранить, убить. Но если исключить умение и мастерство фехтовальщика, мы были в одинаковом положении. Наши клинки одинаково поражали, наши рубашки одинаково открывали тело для поражения. Но как отличалась моя кургузая расписуха от его белой шёлковой рубахи, точь-в-точь такой же, в какой Пол Скофилд играл Гамлета.
Шпаги опять скрестились. Я вспомнил ещё один совет Кирша: не атаковать преждевременно, пока противник хоть на мгновение не утратит чувства пространства. «Ждите, когда он откроется», — говорил Кирш. Но Бонвиль не открывался. Его шпага кружила у моей груди, как оса. Вот-вот ужалит. Но я отступал и отбивался. Удар. Отбил. Ещё удар. Отбил. Какая удача для меня, что он фехтовал левой: я успевал поймать его движения.
Бонвиль словно прочёл мои мысли.
— Левой мне только сапоги тачать, — сказал он. — А хотите посмотреть правую?
Он снял руку с перевязи и мгновенно перехватил клинок. Тот сверкнул, отвёл мою шпагу и кольнул в грудь.
— Вот как это делается, — похвастался он, но не успел продолжить.
Кто-то невидимый знакомо напомнил:
— Левая, Бонвиль, левая! Уберите правую.
Бонвиль послушно перехватил шпагу. Кровавое пятно у меня на груди расползалось.
— Перевяжите его, — сказал Бонвиль.
С меня стащили рубаху и перевязали ею плечо. Рана была неглубокая, но сильно кровоточила. Я согнул и разогнул правую руку: больно не было. Я ещё мог оттягивать время.