Всадники ночи
Шрифт:
— Как угадать, сокол ты наш, когда беда подкрадется? Завсегда к ней готовым быть надобно. Тоды врасплох и не застанет. — Попрошайка стремительно семенила вдоль черного, как смоль, тына. — Ан ведь все едино не узнаешь. Свалится на голову, и не поймешь, откель взялась.
— Слушай, Ксения… — В согнутом виде догнать старуху не получалось, и Андрей опять распрямился. — Скажи, а ты только нас с княжной Шаховской сводишь или еще кому-то помогаешь?
— Да когда же мне иным помогать, касатик, коли вы с чаровницей каженный день милуетесь? — оглянулась нищенка. — Ныне токмо вам.
— А раньше?
— И иным помогала, — не стала отрицать старуха. — Сердечко-то
— Крепко связывает, Ксения? Женятся потом просители твои или только милуются недолго?
— Милуются чаще… — сбавила шаг попрошайка. — Кто месяц, кто год… А ты, никак, уж отринуться от княгини замыслил?
— Нет, Ксения, нет, — мотнул головой Зверев. — Никогда. Этого не случится никогда. Покуда жив я, ни за что с ней не расстанусь. Моя она будет, только моя. Я, наверное, женюсь на ней. Чтобы уж точно. Навсегда.
— У-угу, — буркнула что-то неразборчивое попрошайка и торопливо застучала клюкой по дубовым плашкам.
— Что? Что ты сказала, Ксения? — догнав, положил ей руку на плечо Андрей.
— Ништо.
— Нет уж говори!
— Да молчала я, касатик, — отмахнулась попрошайка. — Кашлянула просто.
— Обижусь, Ксения, — тихо пообещал князь Сакульский. — Будешь опять на паперти стоять.
— Ох, сокол наш ясный, — вздохнув, оперлась подбородком на клюку старуха. — Все вы так поначалу сказываете. Ан иной раз и седмицы не пройдет — и нет у вас к любой никакого интересу.
— То другие, Ксения. У нас с Людмилой все будет по-иному.
— Все так молвят, касатик. Однако же к венцу еще никто из любезных воздыхателей не дошел. — Попрошайка глубоко вздохнула, перекрестилась и опять затрусила вперед: — Да простит Господь прегрешения мои тяжкие. Видит он, не со зла, а из жалости на грех смертный шла. Да пребудет со мной милость Девы непорочной, да заступится она за меня пред чадом своим венценосным…
Возле храма Успения, в тесной конуре нищенки Зверев переоделся и вышел на темную улицу уже не юродивым бедолагой, а знатным боярином, коего стражники из ночных дозоров предпочитали зря не окликать — чтобы под гнев не попасть часом. Князей и дьяков государевых в Москве много встречается. Иной так быстро на плаху отправить может — и слова в оправдание не успеешь сказать. Крест исповеднику поцелуешь — и голова долой. Посему до дома Ивана Кошкина Андрей добрался быстро и без приключений. Подмигнул Пахому, что, как верный пес, дожидался на крыльце возвращения хозяина, забежал к себе в светелку, скинул ферязь, повесил на стену саблю, после чего спустился в трапезную перекусить и… Оказался в самой гуще шумного пира.
— О, наконец-то, друг мой дорогой! — Уже скинувший кафтан, раскрасневшийся боярин Кошкин дернул себя за короткую реденькую бородку и поднялся с кресла, раскинув руки: — Где же ты ходишь, княже? Мы тут за здравие твое аж три кубка выпить успели, а ты нейдешь и нейдешь.
Андрея он так и не обнял, не дождался: потерял равновесие, упал обратно в кресло, схватился за кубок, притянул к себе:
— Опять пусто… Наливай! Нет, не сметь! Хочу братчину с другом нашим князем Андреем выпить! Братчину! Братчину! Эй, кто там есть? Заур, Степан? Братчину!
Среди многочисленных — человек тридцать — гостей этот призыв особого восторга не вызвал.
— И дьяк Иван Юрьевич ныне чего-то набрался, — негромко отметил для себя Андрей. — Небось, устал в приказе да заместо ужина хлебным вином подкрепился.
Князь пробрался во главу стола, сел справа от хозяина, решительно притянул к себе блюдо с разделанной только у хвоста небольшой, с полпуда, белорыбицей. Кубок трогать не стал — сейчас ведь котел с пивом принесут. Им с Кошкиным на двоих. Пей, не хочу.
— Это он, друг мой, — обхватив за плечо, прижал к себе Зверева боярин, — он, друг мой и сын друга, надоумил государя избранную тысячу себе назначить! Тех, что завсегда рядом, под рукой и волей самого Иоанна стоять станут. И поместья всем под Москвою отведем. Каждому! Ну кто тут сказывал, что дом боярина Кошкина — приют худородных? А? Ныне князья сами ко мне на поклон идут, крест на верность целуют! В тысячу избранную ужо и князь Василий Иванович Барбашин-Шуйский попросился, и Темрюк Айдаров, сиречь князь Черкасский. Князь Одоевский Никита Романович кланялся, князь Афанасий Иванович Вяземский тоже. И знакомец твой, Андрюша, кстати, тоже намедни заглянул. Боярин Выродков Иван Григорьевич, Михайло Воротынского дружок, что к османам из любопытства плавал. Помуну… Помяну…
— Вот, черт! — Перебивая хозяина, Зверев хлопнул кулаками по столу. — Опять князья?! И на кой ляд они нам в этой тысяче нужны?!
— Ты чего, Андрюша? — сморщил губы в бантик Иван Юрьевич. — Хо-о-оширошие ведь люди. Знатные.
— А я для чего тысячу эту задумал, боярин? Чтобы князей знатных в букет собирать? Я для того это все начинал, чтобы не по знатности, а по заслугам людей продвигать! Чтобы не тот, кто удачнее уродился, командовал, а тот, кто дело лучше знает, в ком отваги больше, сообразительности! И что теперь будет? Нечто князь Черкасский боярину простому подчиняться согласится? Или князь Барбашин-Шуйский голову перед Юрой Левиным склонит? Да будет опять то же местничество у нас, что и в прочей рати. По три дня перед вражьим войском будем стоять да мерить, кто перед кем выше родом числится! Забыл, Иван Юрьевич, что уже не раз полки наши только потому шпана всякая била, что бояре места поделить не могли? Оршу вспомни, как ввиду поляков бояре разных полков о старшинстве не сговорились и в битву не стали вступать. Вспомни, как ляхи наших ратников поодиночке убивали, полк за полком, и никто за сотоварищей своих не вступился. [1] Кровью жестокой нас не раз война за то умывала, а вы опять за свое принимаетесь!
1
Это позорище случилось в 1514 году.
— Э-э, нет, Андрюша, — навалившись на подлокотник, покачал пальцем дьяк. — Я о том условии князя каждого упредил. Тысяча наша опричная, не земская, в тысяче нашей все равны. Каждый мне на условии том крест целовал и блюсти равенство до гроба своего клялся. Как в братчине русской: кто пива общего испил, тому пред прочими боярами родом и добром не кичиться!
— Это они сейчас такие хорошие, пока их через избранный полк к трону ближе подпускают, — не скрывая раздражения, мотнул головой Андрей. — А как до дела дойдет, враз кичливость со всех щелей полезет.