Всадники

Грузовики продвигались вперед не быстрее верблюдов ведущих караваны, а всадники не обгоняли людей идущих пешком. Плохие дороги всех принуждали к одному темпу. Приближался перевал Шиблар, — единственный пролом сквозь исполинские скальные массивы Гиндукуша в этом месте. На высоте 3500 метров его должны были проходить все грузовики, все караваны и все массы людей, передвигающиеся между севером и югом Афганистана.

С одной стороны — отвесные скалы. С другой — обрыв. Гигантские бесформенные глыбы, что отломились от гранитных исполинов, каменные осыпи перекрывали дорогу. Она поднималась все выше, а ее крутые серпантины и повороты становились

Погонщики мулов, руководители караванов, пастухи и их стада чувствовали себя здесь не очень хорошо. Воздух был разреженный и режущий, ледяной холод пронизывал все. Но все же их путь был менее опасен: словно цепочка муравьев тянулись они друг за другом вдоль скалистой стены этой дороги.

Другое дело грузовики. Путь лежавший перед ними был так узок, что бывало, они занимали всю его ширину, и их колеса касались неукрепленного, осыпающегося края обрыва. Одно неверное движение водителя, малейшая невнимательность, отказавший мотор или тормоза — и ржавые, потрепанные временем машины могли рухнуть в пропасть. Из-за своего груза, как обычно превосходящего все возможные нормы в несколько раз, на такой дороге управлять ими было еще сложнее. Но плюс к рядам мешков, пакетов, штабелям ящиков и коробов, тюкам, перевязанных грубыми веревками, грузовики несли свой самый тяжелый и непредсказуемый груз — людей.

На крышах, поверх мешков, на боках кузовов, и даже на их брезентовых крышах — ехали они. Плотно прижавшись друг к другу, часто лежа или сидя ютились они сверху: их потрепанные концы тюрбанов развивались на ветру, и каждый поворот, каждый толчок, приводил эту, непонятно каким образом сохраняющую равновесие, человеческую пирамиду, почти к полному разрушению.

В одном из грузовиков, на самой высокой точке такой удивительной пирамиды, сидел древний старик. Он ничего не сделал, чтобы оказаться на ее вершине и произошло это само собой, ибо он был так худ и легок, что плотные слои людей, сложившиеся здесь еще с самого Кабула, вытолкнули его наверх, словно волна, несущая на своем пенном крае невесомое птичье перо.

Поставив босые ноги на плечи одного соседа и сидя на плечах другого, он, не двигаясь, смотрел на медленно плывущие мимо цепи гор и пики Гиндукуша. Скалы, гребни хребтов, острые зубцы гор были серого, того самого древнего, самого беспощадного серого цвета. Мелкая пыль, напоминающая пепел погребальных костров, покрывала эти горы-гиганты. Каждый их гранитный выступ и каждый их острый скол, вплоть до ледников, лежащих на вершинах пиков бесстрашно целящихся в небеса.

Все менее разговорчивыми становились путешествующие. Их анекдоты, смешки, шутки и рассказы за которыми эти, любящие посмеяться, люди проводили время, — совершенно утихли. Теперь кто-нибудь лишь глубоко вздыхал или же сбивчиво бормотал молитву.

Но, в конце концов, смолкли и они.

В молчании ехали все дальше и только пытались покрепче прижаться к плечу соседа.

Но в отличие от остальных, древний старик, расположившийся на самом верху — не испытывал ни страха, ни печали. Его глаза видели вместо этого мертвого, лунного пейзажа — зеленые долины, шумные города, жаркие пустыни и бесконечные степи: Афганистан.

Он знал все его провинции, все его дороги и тропы. Он путешествовал через все его границы: персидскую и русскую, тибетскую границу и границу Хиндустана. [1] Все картины прошедшие перед его глазами сохранил он в памяти. Для него, старика, жить — значило собирать воспоминания.

Но внезапно линия горизонта и гор резко дернулась, взревел мотор, путешествующие дико завопили, старик потерял равновесие и полетел в самую середину повалившихся людей, которых отбросил назад неожиданный толчок.

Крики стихли так же внезапно. Испуг уступил место леденящему душу страху. Мотор надсадно заурчал. Водитель безрезультатно пытался завести его снова и снова. Тормоза, изношенные до невозможного, громко заскрипели, но не могли удержать большую, перегруженную машину на круто поднимающейся дороге. Она еще не катилась назад, хотя уже начала покачиваться и сдаваться склону на милость. Но вот, медленно, грузовик поддался к обрыву и прокатился сперва на одну ладонь, затем быстрее и еще быстрее — дальше. Узкая полоса каменистого грунта отделяла грузовик от пропасти и люди в ужасе заголосили опять. Лежащие друг на друге и не видящие ничего, кроме ног и голов своих соседей, они то хрипели, то срывались на крик:

— Что делает дайда пайнч? [2]

А другие, судорожно цепляясь за крышу кузова:

— Дайда пайнч делает все, что может!

— Кажется, он умный и ловкий!

— Да поможет ему пророк!

— Да дарует Аллах ему еще больше силы и ума!

Все эти сбивчивые и, вроде бы, сумасшедшие пожелания, относились на счет юного парня, почти ребенка, который во время поездки сидел позади всех на огромном деревянном клине, торчащем из кузова наружу и который был такого же размера и веса, как он сам.

Едва почувствовав первый толчок машины катящейся назад, он соскочил на землю и сейчас лихорадочно отдирал крюки и развязывал узлы, крепящие клин.

Грузовик покатился к обрыву еще быстрее. Его колеса прокручивались на каменистом грунте, еще чуть-чуть и все будет кончено.

Дайда пайнч наконец-то заблокировал самое опасное, левое колесо, просунув клин под него.

Грузовик качнулся один раз, второй, третий… кто-то вскрикнул, горы ответили эхом… и машина остановилась.

Впереди и позади машины раздались недовольные гудки других грузовиков не могущих проехать. Голова водителя, обмотанная сбившимся на бок тюрбаном, высунулась из окна кабины и прокричала:

— Все вылезайте! И не смейте садиться снова, пока я не разрешу! А то знаю я вас!

Путешествующие торопливо спрыгивали на землю. Но когда очередь дошла до древнего старика, его сосед, кузнец с черными, густыми волосами, сказал:

— Оставайся сидеть, дедушка. Я даже не почувствовал веса твоих костей. Ты же легче, чем птичка!

Наконец, мотор загудел вновь. Грузовик неуклюже выбрался на дорогу, доехал до следующего подъема и мужчины вскарабкались на его крышу опять.

Кузнец, — потому что он был сильным и потому, что ему так хотелось, — забрался на самый верх возрожденной пирамиды и устроился рядом со стариком.

Вздохнув с облегчением, он обернулся к нему довольный:

— Ну, протиснулся наконец-то… Пришлось толкаться как сумасшедшему, зато хоть немного отошел от страха. Но все равно, я еще очень сильно боюсь.

— И чего же ты боишься так сильно? — спросил его старик.

— Смерти конечно! — ответил кузнец.

— Это неправильно, — возразил старик очень мягко.

— Тебе легко говорить, — воскликнул кузнец резко, но тут же дружелюбно рассмеялся. — Когда человек, так как ты, дедушка, стоит одной ногой в могиле, тогда конечно и умирать уже не так страшно.