Все будет хорошо

Костина Наталья

— Ой, — испуганно воскликнула Катя и тут же перевела дух. Да это же парик!

— Что там?

— Похоже, из вашей сумки парик выпал. Извините.

— Ничего. Суньте его обратно.

— Вот. Переодевайтесь. А то у вас зубы стучат.

— Я просто испуталась, что еще раз зашивать будут.

— Давайте я вам помогу. Держитесь. — Катя помогла Нине пересесть на кровать и деликатно отвернулась.

— Давно было пора переодеться в свое. А то до сих пор в казенной рубашке. Можно, поворачивайтесь, — позвала Нина. — А теперь, пожалуйста, достаньте у меня

из тумбочки бинт. Там такой пакет внизу, с медикаментами. Давайте его сюда, — командовала Нина. Она, похоже, совсем пришла в себя. — Сейчас я ее зафиксирую, и все будет в порядке. Хорошо бы, конечно, еще намазать чем-нибудь, — бормотала она как бы про себя, вскрывая упаковку с бинтом. Потом уселась поудобнее, подтянула больную ногу и сказала:

— Смотрите, как надо. На будущее может пригодиться. Вам ведь тоже приходится много двигаться. Ведь вы, как это называется… оперативник, да?

— Вроде бы, — как-то нерешительно подтвердила Катя. Ей не нравилось, что Кузнецова, по ее мнению, взяла инициативу в свои руки.

— Так вот. Ступню под прямым углом. Видите? И фиксируете туго. А то отечет сразу, и на ногу к утру не станете.

— А вы? Как теперь? В туалет и… прочее? — поинтересовалась Катя. — Ходить-то сможете?

— Как-нибудь доковыляю. Я привыкла. Вы думаете, в художественной гимнастике все красиво и травм нет? Как бы не так! Так что я привычная. Черт. Оторвать не могу! — Нина ловко перевязала ногу и теребила конец бинта. — У вас есть что-нибудь режущее?

— Вон у вашей соседки на тумбочке ножик.

— Годится. Давайте.

Катя протянула ей нож, и Нина ловко разрезала бинт и завязала концы.

— Порядок. Положите, пожалуйста, нож на место.

— Скажите, Нина Анатольевна, а зачем вам парик? Он, по-моему, точно такой же, как и ваша прическа?

Нина, казалось, была нисколько не удивлена вопросом.

— Можно просто Нина, хорошо? Меня должны были после операции облучать, и еще химиотерапия… Моя мать умерла от рака. — Глаза ее стали жесткими, в углу рта забилась какая-то жилка. — У нее почти все волосы выпали. Я не хотела, чтобы меня… ну… видели такую. Понимаете? У меня были длинные волосы. Как раз, когда мне сказали, что у меня… ну, в общем, я их остригла и купила парик.

— Один?

— Один.

Катя заметила, что у Кузнецовой слегка подрагивают руки.

— Зря вы не купили себе еще и рыжий, — с вызовом сказала Катя. — Вам бы очень пошел рыжий цвет. Такой, знаете, ярко-рыжий, в крупные кудряшки.

— У меня сын — рыжий. Рыжий, и крупные кудряшки. — Нина не отрываясь смотрела на свою забинтованную ногу «Она все знает. Она знает, что это была я. Марина Илларионовна все-таки меня узнала. Она знает, что это я убила. Зачем она мучает меня?» Руки у нее дрожали все сильнее и сильнее. — Холодно. — Она стащила с кровати одеяло и закуталась в него, спрятав руки. — Я что-то плохо себя чувствую.

— У нас не допрос, конечно. Но раз вы плохо себя чувствуете… — Катя поднялась. — Вам больше ничего не нужно?

— Нет, спасибо.

— Ну что ж… Поздно уже. Если надумаете еще

что-нибудь рассказать, то вот мой телефон… — Она уже была у двери, когда Нина Кузнецова тихо сказала:

— Не уходите, пожалуйста, Катя. Я целый день сегодня об этом думала. Я, наверное, все равно не смогу с этим жить. Это я его убила.

Катя едва дождалась утра. Оперативка началась, как всегда, ровно в десять.

— Новости есть?

— Есть, Степан Варфоломеич. Кузнецов был убит предположительно из пистолета «ТТ», который у нас нигде не засвечен, — безрадостно сообщил Банников.

— Установили наконец этого телемастера? Сколько с этим тянуть можно?

— Просто неуловимый Джо какой-то, Степан Варфоломеич. — Лысенко попытался состроить рожу, но голубые глаза его смотрели сегодня почему-то виновато. — Всех опросили, кто с ними ездил. Никто не знает ни фамилии, ни чем этот Виктор занимается. Самое смешное, его никто из них туда не приглашал. Только одна пара осталась, но они сейчас в отпуске…

— Я тут в компе его полазил. — Бухин покашлял для солидности. — Так вот, Кузнецов для себя вел учет. Причем у него было две колонки — и своя, и для Томашевского. В них покупатели идут то по фамилиям, то просто по инициалам. Есть, которые повторяются в обеих колонках. Я вчера снова заезжал к Томашевскому, мы вместе смотрели этот список. Он практически всех их помнит. Только несколько позиций не смог расшифровать. И среди них вот такая запись: «Децл (В. Ш.)». Эти самые «В. Ш.» — то ли инициалы, то ли к Дец-лу имеют какое-то отношение — этого Томашевский не помнит. Децла самого, причем, он хорошо знает — они ему оборудование ставили. Но что такое «В. Ш.»? Может быть, это и есть тот самый Виктор?

— Ты хоть догадался телефончик списать?

— Телефон его у Томашевского в конторе, Игорь Анатольевич. Томашевский обещал с утра найти и перезвонить. Да я его и без телефона найду, он объяснил точно. Только боюсь, что его может на месте не быть. Жаль, если зря через весь город ехать придется.

— Ну так звони этому Томашевскому каждые полчаса, тереби его. Может, он вообще про этот телефон думать забыл. Я смотрю, у этого Томашевского вообще одни сплошные провалы в памяти. А ты ждешь, как красна девица. А что, кстати, наша красна девица? — Лысенко обернулся в сторону Кати. — Ты вроде вчера в больницу к Кузнецовой собиралась? Проводить следственный эксперимент?

Катя даже не отреагировала на слово «красна», в котором в любой другой ситуации усмотрела бы намек на свой цвет волос. Да и цвет лица у нее сейчас, прямо скажем, подкачал. Она сидела как на иголках, ожидая момента, чтобы эффектнее подать свою информацию.

— Да, я была вчера у Кузнецовой. В больницу, кстати, можно войти и выйти совершенно без проблем. Только на выходе нужно дать санитарке чего-нибудь.

— Ничего себе! А ты говорила, этот заведующий заливал, какая у них дисциплина. После семи часов ни-ни. Только по служебной надобности. — Банников покачал головой. — Или ты по служебной надобности вошла?