Всё было, было ...

Шелков Юрий Дмитриевич

и Господь был добр и мил.

Не пугаются синицы,

найден с белками язык,

и ко мне давно привык

пёс бездомный, не бранится.

По аллеям променаж

под защитой пышных крон.

Не оставил меня раж,

в жизнь по прежнему влюблён.

Место планов и отчётов

занял лес мой и инет.

Не сошёлся клином свет —

и о прошлом память — к чёрту!

Устал от мира

Влачится жизнь.

Всегда

в дороге.

Летом

стучит тележными колёсами,

зимой скрипит саней полозьями.

И седоку конечный пункт неведом.

Проходят дни

мельканьем серых буден,

однообразных,

как состав товарняка.

И поневоле сам становишься зануден

и зол на всё и вся по пустякам.

Устал от мира суматошно-злобного.

Отвратна мне его жестокость

И между нами пропасть.

На суетню внизу

гляжу я с места лобного.

Погода, видно, расшатала нервы

И бытовухи злобой пышущий оскал.

Боюсь,

не совладать с напрягом жизни-стервы.

Я свой роман до корки долистал.

Я от поэзии далёк

Мелькнули, как мгновенье ока,

Ахматова, Твардовский, Фет,

мелькнуло многотомье Блока,

но резонанса в сердце нет.

С трудом читаю Пастернака,

Дементьевым по горло сыт,

мелькнул психической атакой

Влад. Маяковский … и забыт.

И в ком я не пытался только

найти свой, жизненный сюжет,

признаться должен, как ни горько:

нет отзвука в моей душе.

В стихах не мыслю ни бельмеса,

читать их — нежеланный труд.

Не нахожу в них интереса.

Они, короче, не влекут.

Да, кое-что ласкает ухо,

не оставляя долгий след,

не сохраняя эхо звука.

Так кто ж любимый мой поэт?

Тогда, прошу вас, разъясните,

кого любимым называть?

С чьим томом под подушкой спите,

чьи строки в памяти храните,

как драгоценейшую кладь?

Увы, читатель, не казните —

не мне такая благодать.

Скорость всё выше

Живу пассажиром я

поезда с дальним маршрутом.

Багаж мой

легко разместился в одном рюкзаке.

Мой мир прозябает со мною

в вагончике утлом,

и все полустанки,

как точки в истлевшей строке.

А жизнь проплывала лениво

в начале маршрута —

ведь поезд считает на ощупь

плетенку путей.

И время идет не спеша,

словно в сутки минута,

а

сутки ползут,

будто в них

тридцать месячных дней.

Вот вырвался поезд

из плена вокзальной толкучки.

Остались платформы

и сеть тупиков позади.

Ребенок в окошко

просяще высовывал ручки

и время молил:

«Ну, скорее, скорее иди!».

Мальчишки на великах

спорят о скорости с нами,

девчонки приветливо

машут ладошками вслед.

Ребенок на мир

удивленными смотрит глазами

и радостно

доброе

жизни лепечет в ответ.

Состав пожирает

бескрайней вселенной просторы,

в азарте погони

во всю убыстряя свой бег.

К заводам теперь

пассажиров прикованы взоры

и к бизнесу,

к стройкам,

к карьере — своей и коллег.

А время? Что время!

Оно зазвенело монетой.

Идет незаметно,

ссыпая валюту в карман.

Сосед, закрываясь

от яркого света газетой,

вдыхает с отравой свинца

этой жизни обман.

Конечная точка маршрута

все ближе и ближе,

и спутников меньше

осталось в вагоне моем.

Но скорость растет,

и время мелькает, но тише,

все тише, спокойнее

в мире бурливом живем.

А жизнь проплывает за окнами

пестрым ландшафтом —

лачуги да бурость

не тронутых плугом полей.

Вагончик скрипит,

весь обшарпан, замызган, расшатан

на множестве стрелок,

разъездов

и стыков колей.

Продразвёрстка-1988

Слух пустили как-то раз,

Что в продмаг "Находку"

(это лету только час)

завезли селедку.

Как и все, икру мечу,

Расшибаюсь в доску

И в счет отпуска лечу

Делать продразверстку.

Спутник мой не даст соврать:

У торговой точки

Тьма любителей пожрать,

Как селедок в бочке.

Всех клеймят, а номера

Пишут где угодно.

Бедолаги у костра

Греются повзводно.

Я, как принято, сую

В ближней подворотне

В лапу писарю — стою

В первой полусотне.

По толпе пошла молва

И терзает жалом,

Мол, селедка уплыла

По другим каналам.

Дескать, для сирот-детей

Разошлась по блату ...

Для реакции моей

Не хватило мату.

Ну, народ вогнали в раж!

Он в одно мгновенье

Взял продмаг на абордаж

И застыл в смятенье.

И чего тут только нет?! —

Ничего нет, кстати.