Всё, что осталось. Записки патологоанатома и судебного антрополога
Шрифт:
Если тело не было обнаружено в ходе описанных четырех стадий, оно начинает очень неприятно пахнуть. На пятой стадии – гниения – клетки постепенно утрачивают структурную целостность и их мембраны разрушаются под воздействием кислотной среды телесных жидкостей. Этот процесс называется аутолиз (буквально, саморазрушение), и в ходе него складываются идеальные условия для размножения анаэробных бактерий, поглощающих клетки и ткани. В результате высвобождается большое количество химических веществ, включая пропионовую кислоту, молочную кислоту, метан и аммоний, по запаху которых обычно и находят разлагающиеся тела, которые были спрятаны или небрежно похоронены. Все мы знаем, как специально обученные собаки разыскивают трупы. Обоняние у них примерно в тысячу раз чувствительнее человеческого, поэтому
По мере дальнейшей выработки газов труп начинает раздуваться и – когда некоторые пахучие субстанции, такие как кадаверин, скатол и путресцин, достигают высокой концентрации, – привлекает к себе насекомых. Мясные мухи чуют запах разложения уже через несколько минут после смерти и кидаются искать его источник, чтобы отложить там яйца – обычно в отверстиях, например в глазницах, ноздрях и ушах. Запах разложения проникает повсюду, так что насекомые устремляются к нему в надежде отыскать пищу для себя и своего будущего потомства. Давление в гниющих тканях нарастает и может приводить к протечкам жидкости из отверстий и даже к разрывам кожи, которые становятся новыми воротами для насекомых и прочих падальщиков. Цвет кожи постепенно меняется, становясь темно-фиолетовым, черным или грязно-зеленым, словно заживающий синяк, в результате распада побочных продуктов дегенерации гемоглобина.
Активное и далеко зашедшее разложение, шестая стадия, начинается, когда трупом завладевают полчища личинок. Они начинают в буквальном смысле прогрызать себе дорогу через ткани, которые становятся их источником пищи. Совместными усилиями насекомых, животных и растений поглощаются все мягкие ткани. В процессе вырабатывается значительное количество тепловой энергии: 2500 личинок своей деятельностью поднимают температуру в тканях на 14 °C относительно температуры окружающей среды. Однако при температуре выше 50 °C они сами умирают, поэтому, когда данное значение подходит к критическому, масса личинок разделяется на несколько более мелких групп в попытке охладиться. Именно это постоянное движение и активность описываются всякими цветистыми эпитетами типа «копошащейся массы червей».
Седьмая, финальная стадия – это скелетирование, когда все мягкие ткани исчезают, а остаются только кости и, в некоторых случаях, волосы и ногти, состоящие из инертного кератина. В зависимости от условий среды и временных сроков, кости тоже могут разрушаться. Мы распадаемся на элементы, из которых образовались на старте жизни. Минеральные ресурсы планеты не безграничны, и все мы состоим из возобновляемых материалов, которые должны вернуть в химический котел.
Как же долго идет процесс разложения? Здесь нельзя ответить однозначно. В некоторых регионах Африки, где полно насекомых, а температура очень высока, человеческое тело может превратиться в скелет всего за семь дней. На холодных пустошах Шотландии этот процесс занимает пять лет, а то и больше. На темпы разложения влияют климат, доступ кислорода, причина смерти, условия захоронения, воздействие насекомых, доступность для падальщиков, количество дождей и даже одежда. Неудивительно поэтому, что в некоторых случаях достоверно определить время смерти никак нельзя.
Тот факт, что разложение можно приостановить или ускорить, случайно или намеренно, также влияет на достоверность предположительного времени смерти. Замораживание останавливает разложение практически полностью, и если тело не подвергается периодическому оттаиванию, то остается сохранным много веков. С другой стороны, сухой жар, обезвоживающий ткани, также помогает трупу сохраниться. Благодаря ему, в частности, до наших времен дошли мумии в Синьцзяне и в пещере Фаллон в Неваде. Химические вещества помогли сохраниться знаменитым египетским мумиям, в частности Рамзеса и Тутанхамона. Из их тел удалили внутренние органы, а полости заполнили травами, специями, маслами, смолами и природными солями, то есть провели сложные бальзамирующие процедуры.
Погружение в воду, как в случае с телами утопленников из торфяных болот, может прерывать
Некоторые ученые призывают к созданию дополнительных исследовательских полигонов – широко известных под неприятным названием «трупная ферма», – на которых тела оставляют на открытом воздухе для изучения процессов распада. В США таких ферм пять, и еще одна в Австралии, так что я не поддерживаю идею учреждения в Британии новой. Аргументы, которые выдвигаются в ее пользу, меня не убеждают. Пока что мы используем тела животных, чей организм по своему устройству ближе всего к человеческому, например свиней, и свидетельств в пользу того, что такие данные недостаточно адекватны, практически нет, как нет и подтверждений тому, что исследования на человеческих трупах позволят точнее устанавливать время смерти. Мне нужно нечто более весомое, чтобы пересмотреть свою позицию. Саму концепцию «трупных ферм» я считаю жестокой и страшной и испытываю огромную неловкость, когда меня приглашают посетить одно из таких мест чуть ли не в качестве туристического аттракциона. Меня часто спрашивают, почему у нас в Британии нет «трупных ферм», но я считаю, что гораздо правильнее будет спросить, зачем они нам нужны и хотим ли мы их.
Что бы мы не оставили о себе на земле, после смерти наша идентичность имеет не меньшее значение, чем при жизни. Наше имя – ядро того феномена, который мы называем «я» – может жить дольше, чем даже наши кости, запечатленное на могильном камне, мемориальной доске или в книгах. Оно может быть одним из самых непостоянных наших признаков, но пережить на много веков наши смертные останки, а в некоторых случаях сохранить даже силу внушать следующим поколениям страх и ненависть или восхищение и любовь.
Безымянный труп – одна из самых сложных проблем в любом полицейском расследовании, причем такая, которую необходимо решить вне зависимости от того, сколько времени прошло с момента смерти до обнаружения тела. Судебные эксперты должны попытаться связать телесные останки с именем, которое может быть где-то задокументировано, далее отыскать родных и друзей, которые могли бы подтвердить личность покойного – все ради того, чтобы пролить свет на обстоятельства смерти. Не установив имя, нельзя опросить семью, окружение или коллег, отследить переговоры по мобильному телефону, проверить данные камер слежения и попытаться реконструировать последние дни жизни. С учетом того, сколько людей пропадает ежегодно – только в Великобритании около 150 000, – задача весьма нелегкая. И тем не менее мы стремимся сделать все, чтобы вернуть неопознанному телу имя, полученное при рождении.
Обычно имя – точнее фамилия – появляется у нас еще до рождения. Если этого не произошло, то мы получаем его вскоре после появления на свет. Мы не выбираем его и не приобретаем случайно, и очень редко становимся его первым и уникальным обладателем. Этот маркер, выбранный для нас другими как подарок – а иногда и как проклятие, – остается при нас всю оставшуюся жизнь и становится важной составляющей нашего представления о себе.
Мы отвечаем на свое имя автоматически и без колебаний, по сути, на подсознательном уровне. В шумном зале, где даже беседу сложно вести, мы всегда расслышим собственное имя, словно его специально произнесли ясно и четко. Очень быстро оно становится неотъемлемым аспектом нашего «я», и, идя по жизни, мы нередко прилагаем значительные усилия, а то и платим немалые деньги, чтобы защитить его от неправомерного использования или похищения другими.