Все, что останется

Корнуэлл Патриция

– Это очень трудно понять, - согласилась я, выкладывая в кипящую воду томатную пасту.
– В жизни есть много вещей, Марино, которые очень трудно понять и объяснить.

На приготовление свежей пасты не требуется много времени, и я вылила ее в стоявшую в духовом шкафу теплую миску. Добавив соус, я перемешала полученное блюдо с маслом и натертым свежим сыром, после чего пригласила Марино к столу.

– У меня в холодильнике есть артишоки вместо салата. Пойду достану хлеб из морозилки.

– Вот это все, что мне нужно, - ответил он. Очень здорово. Действительно очень вкусно.

Я почти не дотронулась

до еды, в отличие от Марино, который за несколько минут опустошил тарелку и сидел в ожидании добавки второго. Казалось, что Марино целую неделю был голодным. Он совершенно за собой не следил, и это было очень заметно. Галстук давно уже пора отнести в химчистку, кромка на одной штанине брюк окончательно замахрилась, а рубашка на локтях была в желтых пятнах. Всем своим обликом он будто хотел сказать, что он очень нужный, но, к сожалению, никем не востребованный человек. С одной стороны, это действовало на меня отталкивающе, с другой же - вызывало очень сильное беспокойство. Мне было непонятно, как взрослый и интеллигентный мужчина мог так опуститься, махнув на себя рукой. Но мне было также известно, что жизнь его пошла на самотек, дав серьезную трещину, и с этим он не мог ничего поделать.

Поднявшись из-за стола, я достала с полки красное вино "Мондави".

– Марино, - сказала я, наполняя наши бокалы вином, - чью фотографию ты показывал Хильде? Своей жены?

Облокотившись на спинку стула, он сидел, не поднимая на меня глаз.

– Если тебе не хочется, можешь мне об этом не рассказывать. Но ты сидел тогда сам не свой, и это было очень заметно.

– То, что она мне сказала, просто выбило меня из колеи, - ответил он.

– Ты имеешь в виду Хильду?

– Да, то, что она мне сказала.

– Может быть, ты все-таки мне расскажешь об этом?

– Я никому об этом не рассказывал, - ответил он, потянувшись за вином. Лицо его в этот момент было напряженным, пристыженным.
– В прошлом ноябре она уехала обратно в Джерси.

– Ты когда-нибудь говорил мне, как ее зовут?

– Господи, ну какое это имеет значение?
– пробормотал он.

– Имеет, имеет. Не слишком ли много у тебя тайн?

– А я всегда был таким. Полицейская служба сделала меня еще более скрытным. Мне так часто приходилось слышать этих полицейских сукиных сынов, жалующихся на своих жен, подружек, детей. Они рыдают на твоем плече, а ты искренне веришь им, как своим братьям. А потом, когда у тебя вдруг возникли какие-то трудности и ты тоже, не подумав, поделился с ними своими проблемами, на следующий же день весь твой разговор становится достоянием всего полицейского департамента. Поэтому я давно научился держать язык за зубами.

Немного помолчав, он достал кошелек, вытащив оттуда фотографию.

– Ее зовут Дорис, - сказал он, протягивая мне снимок, который показывал Хильде Озимек сегодня утром.

У Дорис было очень милое лицо и приятная, слегка округленная фигура. Одетая в строгий наряд, она застенчиво и напряженно улыбалась, неподвижно застыв перед камерой. Мне показалось, что я видела это лицо тысячи раз, поскольку в мире много таких женщин. Молодые и милые, они, сидя на крылечке под волшебным звездным небом, вдыхали аромат летнего воздуха, погрузившись в любовные мечтания. Они, как зеркала, отражали образы тех значительных людей, которых встретили на своем пути. Они совершенно

забывали о том, как много было сделано их стараниями, не - унывая при мысли, что многим желаниям так и не суждено сбыться. Но однажды наступало прозрение, и они просыпались взбешенные, как после дурного сна.

– В этом июне должно было исполниться тридцать лет нашей совместной жизни, - пояснил Марине, забирая у меня фотографию.
– Вдруг она почувствовала себя совершенно несчастной. Стала недовольна тем, что я много работаю, никогда не бываю дома. Она же совершенно не знает, какие авралы случаются на работе. Это дело с парочками. Но ведь я же не маленький, понимаю, что причина вовсе не в этом.

– А в чем же тогда причина?

– Мне известно, что она познакомилась в Джерси с одним парнем, у которого пару лет назад умерла жена.

Он, будучи агентом по продаже земельных участков, помог ей однажды продать принадлежавший ее матери дом. Дорис как-то упоминала о нем пару раз, казалось не придавая значения их знакомству. Но что-то там все-таки завязалось. Поздно вечером в нашем доме стали раздаваться телефонные звонки. Но, когда я брал трубку, на другом конце ее тут же клали. Дорис как сумасшедшая неслась к почтовому ящику, чтобы опередить меня. А в ноябре ни с того ни с сего она собрала вещи и уехала, якобы ухаживать за больной матерью.

– С тех пор она ни разу не приезжала?
– спросила я.

– Время от времени она позванивает мне, настаивая на разводе.

– Извини меня, Марино.

– Понимаешь, там живет ее мать, за которой присматривает Дорис. Там же она встречается с агентом по продаже недвижимости. Она пребывает в таком настроении, что в одну минуту печаль сменяется радостью. То хочет вернуться, то опять раздумывает. Чувствует себя виноватой. Все так, как сказала Хильда, рассматривая ее фотографию. Кругом виновата.

– Тебе очень больно это осознавать.

– Да ладно.
– Бросив салфетку на стол, он сказал: - Пусть поступает так, как ей хочется. Черт с ней!

Я понимала, что на самом деле он страдал. Он сидел совершенно опустошенный, и сердце мое, когда я смотрела на него, ныло от боли. И в то же время симпатии мои были на стороне его жены, ведь Марино очень нелегко любить.

– Ты хочешь, чтобы она вернулась?

– Мне кажется, я встретил ее еще задолго до того, как родился. Но теперь мне надо посмотреть правде в глаза, доктор.
– Он вскинул на меня страдающие глаза.
– Моя жизнь пошла прахом. Вечно считаешь копейки, вечно тебя выдергивают посреди ночи на какое-нибудь очередное задание. Планируешь отдохнуть, а тут опять что-то происходит, и Дорис снова распаковывает чемоданы и сидит дома, как, например, случилось на уик-энд перед праздником День труда, когда пропали Харви и ее дружок. Это было последней каплей, переполнившей ее терпение.

– Ты любишь Дорис?

– Она этому совершенно не верит.

– Может быть, ее просто необходимо уверить в этом, - объяснила я. Надо показать ей, насколько сильно ты любишь ее и нуждаешься прежде всего как в женщине.

– Что-то я тебя не пойму, - озадаченно спросил он. "Вряд ли он когда-нибудь это поймет", - с тоской подумала я.

– Просто заботься о себе сам, - объяснила я ему.
– Не думай, что она должна постоянно печься о тебе. Может быть, тогда все пойдет по-другому.