Все, что шевелится
Шрифт:
– И смех и грех, как в поле брани,
И смачно сраму после бани.
Домовой Сенька от таких выражений подпрыгнул до потолка и восторженно возопил:
– Истинный графоман! Моя школа!
А старуха критически хмыкнула и поправила:
– А правильно сказать: на поле.
– Нас не пинай, не на футболе! – цыкнул на неё Сенька.
– Да я не хотела ничего такого, – принялась оправдываться упокойница. – Графоманы вы и есть графоманы, не про вас правила писаны.
– То-то же, – гордо вскинулся домовой. – Когда вот только поднесут нам с моим приятелем и поэтическим учеником громокипящий кубок?
И
восплачут у моей могилы:
– Под камнем сим пиит, и тот,
который нас переживёт.
– Так вас там трое будет, ли чо ли? – ехидно спросила Семёновна.
– Где это? – не понял Сенька.
– Где, где, у тебя на бороде! Где лежит под камнем Сим!
– Не, – замахал руками домовой, – Сим будет не под камнем, а снаружи, он и зарыдает громче всех: какого пиита потеряли! Тогда и покается: напрасно, мол, твердил, что не по Сеньке шапка!..
– Ладно, Сим холм могильный попирать станет. А второй тогда кто? – не унималась зловредная старуха.
– Где?
– Ты же сам перечислил! Под камнем: Сим, пиит и тот…
– Опять ты ни в зуб ногой. Следует понимать: под камень сей…
– Под камни не сеют. Их даже не пашут, а с поля вон выбрасывают. Как и тебя сбросят старожилы с поэтического трона.
– Тоже мне Белинский нашлась! – вконец обиделся домовой. – Критику навела, гробовая красавица, словно умеет отличить ассонанс от аллитерации! Пойми, моя аллегория означает: сей камень…
– А уж камни сеять и вовсе бесплодное дело!
– Ты ещё будешь меня высокой поэзии учить! – вякнул Сенька.
– Да музы запросто со мной живут:
Две придут сами, третью силой приведут!
Коль не желают мирным ходом,
То доставляются приводом.
– И всё равно сколько ни сильничай, – гнула своё старая, – а мастером тебе не стать, так и помрёшь на подхвате… Под камнем сим!
С этими словами она рухнула в свою домовину и громогласно захрапела, что означало конец спору. Последнее слово осталось за ней. Сенька подлетел к ящику, вопя, что он – пиит первейший, но упокойница, не говоря худого слова, надвинула на себя сосновую крышку, и края её стали ритмично лязгать после каждого вдоха-выдоха. Тогда домовой бросился к свидетелю критически-поэтического диспута, чтобы хотя ему доказать своё превосходство:
– Она ж, гнила звезда… – но замолчал, заметив, что и свидетель храпит. Тише, но зато с присвистом.
Сенька вернулся к печке и закрыл вьюшку. Не то затем, чтобы сохранить тепло, не то решил уснуть в угаре разочарования. Он поднял ухват, упёр череном в пол, взгромоздился между воздетыми в потолок рогами и тоже заснул. Во сне ему приснилось, будто у него выросли длинные бакенбарды, отчего поэтическая сила возросла ровно в несколько раз и слова полились из его уст быстро, как при поносе. Но тут будто бы явился фершал Кос и насильно накормил ужасно укрепительной травой крутосёром. Музы якобы сразу же покинули страдающего поэтическим запором автора, и он грустно побрёл по дороге, с превеликим трудом слагая: «Пык-мык, вжик-вжик, я ни баба, ни мужик…» А сверху летели и летели вредные чернобокие вороны, критикуя его с высоты своего полёта потоками гуано. «Кыш! Кар-рамба!» – каркнул на злопыхателей бедный пиит, выдирая из бакенбардов летучее дерьмо, но птицы продолжали пикировать, не обращая на словесный
Сотон проснулся от грохота, не понимая, кому именно приснился сон про ворон – ему самому или домовому. Раскрыл глаза и разобрался в причине шума: это Виш впотьмах запнулся о бадью с водой и половину выплеснул на пол.
– Понаставили тут! – в сердцах выругался он и дёрнул черен ухвата так, что задремавший наверху домовой комом пролетел через комнату и плюхнулся в противоположный угол.
– Вздуй огонь, – посоветовал бородатый старожил и чем-то забренчал.
– Сейчас, Кос, – откликнулся Сенька, высекая огонь из кулака.
– Да не у меня лампа, у Сима.
Домовой сменил направление полёта и направился к третьему старожилу, волосатому и в кепке со звездой. Лампа под прозрачным колпаком осветила комнату. Вода, пена, берёзовые листья и стружка, устилающие пол, уюта не создавали.
– Грязь-то поразвели-и! – удивился Сим.
– Баньку гостю Сотону устроили, – пояснил Сенька.
– Убрать! – приказал Кос.
Хан испугался, что его сейчас выбросят вон, но домовой кинулся выносить бадью, а бабка, выйдя из домовины, взяла в руки голик и принялась подметать пол. Затем намотала тряпку на рога ухвата и стала яростно драить половицы.
– А как наш гость? – спросил Сим.
Виш взял у него лампу и подошёл к Сотону. Внимательно оглядел его, понюхал и сказал:
– Годится! – Видно, остался доволен осмотром. – А то вонял, как сто козлов.
Семёновна покончила с полами и собрала в охапку меховые одёжки гостя. Не одеваясь, покинула избу.
– Куда это она? – поинтересовался Сим.
– Я её отослал снести меха на санобработку, – сказал Кос. – Теперь осмотрю пациента на предмет инфекций.
Приложил ухо к спине гостя:
– Дышит. – Послушал грудь: – И сердце бьётся. Ставлю диагноз: жив. Эй, Сотон, открой рот.
Хан раскрыл пасть. Кос посветил внутрь, потом быстро, пока тот не успел её захлопнуть, ополовинил количество зубов. Сотон только крякнул.
– Как же я теперь есть буду? – спросил он.
– Три дня не кушать, как врач советую, – заявил Кос.
– А потом?
– Потом я тебе железные зубы скую, – пообещал Сим. – Лучше новых будут.
Железные зубы Сотону понравились, хотя ничего подобного он в жизни не видел, а про железо услышал вообще впервые.
– А мы поедим, – сказал Виш и выставил на стол котёл с круглыми, исходящими паром плодами.
Кос раскрыл сундучок и выложил каравай хлеба и копчёную рыбу – ленков и хариусов. Старожилы уставились на кузнеца, который молча таращился на товарищей.
– Ну? – спросили его.
– Гну, – ответил Сим.
Компания разочарованно вздохнула, а кузнец подмигнул гостю и достал из-за пазухи прозрачный кувшин с высоким узким горлышком. Стукнул днищем о стол и ловко выдернул пробку. Прочие выдохнули с большим облегчением. Зубодёр пощёлкал запорами сундучка и выкатил тёмно-зелёный шар размером с четыре кулака, Виш выхватил нож и разрубил его на четыре части. Изнутри шар оказался нежно-красным и мокрым, как растаявшее мясо. Домовой приволок четыре миски и прозрачные гранёные чашки. Сим пожал ему лапу и торжественно вручил пробку от кувшина. Сенька понюхал её и блаженно заулыбался. Кос налил всем по полчашки и улыбнулся гостю: