Все цвета любви
Шрифт:
Фрида вздохнула и поставила еще несколько молочно-белых точек на холст. Ей не давал покоя все тот же вопрос: не слишком ли поздно она спохватилась? Живопись отнимала так много сил — как физических, так и душевных, — что художница боялась не успеть произвести на свет все картины, которые ждали своего часа у нее в голове. «В сущности, в живописи мое спасение, — думала она. Рисовать и быть рядом с Диего — вот в чем вся моя жизнь. — Она размышляла об этом не в первый раз, но сегодня простые слова проникли прямо в сердце. — Если бы не мои картины, я бы уже, наверное, сошла с ума. Они помогли мне преодолеть горе, боль, страдания. Рисуя, я забываю обо всем
Потом ее мысли вернулись к слову «независимость». «Вот бы мне стать еще и финансово независимой от Диего, — мечтала она. — Он бы меня никогда не подвел, но мне надо уметь обходиться без его денег». Если люди сочтут ее картины искусством, возможно, их будут покупать?
— Я буду работать еще усерднее и постараюсь как можно шире демонстрировать свое творчество, произнесла она вслух и испугалась собственного голоса.
Фрида отошла от картины, посмотрела на нее и испытала глубокое удовлетворение, почти счастье. Она взглянула на часы. Был уже полдень. Утро она провела с максимальной пользой. В прекрасном расположении Духа она спустилась на кухню. Теперь ей хотелось есть.
Диего убедил Фриду повесить картины в университетской галерее. Так она смогла бы привлечь к своему творчеству больше внимания. Фрида заходила в галерею несколько раз. Она все еще не могла свыкнуться с мыслью, что ее картины выставлены на всеобщее обозрение. Однажды она взяла с собой отца, чтобы его порадовать. В этот день Гильермо был довольно бодр, даже воодушевлен, будто догадывался, насколько дочери важна его поддержка.
— Твои картины самые красивые, — сказал он, сжимая ее руку.
Фрида вернулась в хорошем настроении, а дома ее ожидало письмо от американского галериста Жюльена Леви. Он был наслышан об экспозиции и хотел выставить картины в своей галерее на 57-й улице в Нью-Йорке.
Фрида была на седьмом небе от счастья. Она носилась туда-сюда по студии Диего, уже в третий раз зачитывая ему письмо Леви. Наконец Ривера решил, что с него достаточно, поймал жену за локоть и заставил остановиться.
— Фрида, теперь сядь и послушай меня. Твои картины хороши. Они особенные, я твержу тебе об этом уже много лет. Тебе просто следует работать регулярно. Я же вижу, как помогает тебе живопись.
— Но это всего лишь маленькие картинки в цветных рамочках, где нарисованы обезьянки, листочки и я.
Тут уж Диего разозлился не на шутку:
— Прекрати! Ты великая художница, и пришло время миру узнать об этом.
Диего знал, о чем говорит. Через несколько недель в Мехико приехал американский актер Эдвард Г. Робинсон с женой. Робинсон был евреем, его семья эмигрировала из Румынии. Он вырос в Нижнем Ист-Сайде в Нью-Йорке и снимался в гангстерских фильмах. Он жертвовал большие суммы денег на борьбу с фашизмом, что расположило к нему Фриду и Диего еще до того, как они познакомились с Робинсоном лично. Он также коллекционировал произведения искусства и, конечно же, посетил студию Диего в Сан-Анхеле. Фрида провела для жены Робинсона Глэдис экскурсию по дому и поднялась с ней на крышу, откуда открывался прекрасный вид. Когда они вернулись к мужчинам,
— Но… — попыталась возразить Фрида.
Диего приобнял ее и жестом заставил замолчать.
— Конечно, я показал мистеру Робинсону и твои последние работы.
— Я в полном восторге, — признался актер. — Ты только взгляни, Глэдис.
Он указал на работу «Тут висит мое платье», где художница изобразила свой мексиканский наряд, висящий на веревках на фоне нью-йоркских небоскребов, и на маленький автопортрет с доколумбовым нефритовым ожерельем.
— Ты только посмотри на выражение глаз! — восхищался Робинсон. — Сколько вы хотите за эту картину?
— Я даже не знаю, — растерялась Фрида, глядя на сплошную линию бровей, которую специально выделила на автопортрете. Чтобы подчеркнуть эту деталь своей внешности, она даже начинала мазать брови «Таликой», французским лекарством, изначально предназначенным для заживления ожогов у солдат, но также стимулирующим рост волос.
— Двести американских долларов за каждую картину, — заявил Диего. — И никакого торга.
Робинсон тут же согласился.
«Сколько денег! — подумала Фрида. Целое состояние».
Она выступила вперед.
— А вы не могли бы одолжить мне эти картины для выставки в Нью-Йорке? — поинтересовалась она с улыбкой.
Мистер Робинсон кивнул и добавил:
— Но я хочу забрать их прямо сейчас.
Фрида схватила картины и прижала к груди.
— Я принесу их вам через минуту. Сначала мне нужно с ними попрощаться.
— Конечно, Фрида, — сказал Диего и повернулся к Робинсонам: — Хотите чего-нибудь выпить?
Пока Фрида искала бумагу и ленту, чтобы упаковать картины, она чувствовала свою неразрывную связь с этими небольшими полотнами. От мысли, что с ними придется расстаться, в душе у нее разыгралась настоящая буря. Первая картина напоминала ей о том дне в Куэрнаваке, когда она внезапно поняла, насколько важны ее мексиканские корни. Эта работа ознаменовала поворот в жизни Фриды. А второе полотно, с мексиканским нарядом на фоне небоскребов, указывало на страшную утрату, которую она понесла в Штатах. При взгляде на картины Фрида переносилась мыслями в прошлое. Они были частью ее памяти, чем-то вроде дневника в картинах. Каково будет отдать их, не иметь возможности видеть их, когда пожелаешь?
«Посмотрим, — решила она, тряхнув головой. — Я всегда хотела, чтобы мои картины покупали. К тому же Робинсон — известный актер. Он покажет полотна другим людям, которые, возможно, тоже захотят что-то приобрести».
Она ловко обернула маленькие картины плотной бумагой и перевязала разноцветными лентами, которые обычно вплетала в волосы. Потом вернулась к гостям и с торжественным видом вручила свертки мистеру Робинсону.
— Я очень люблю эти картины, — призналась она.
— И я буду любить их, — ответил актер и протянул толстую пачку долларовых купюр.
Когда они снова остались одни, Диего, видя состояние жены, попытался найти слова утешения:
— Помнишь вопрос, который ты задала, когда впервые пришла ко мне в Министерство образования? Ты спросила, сможешь ли заработать на своих картинах. А иначе ты собиралась бросить рисовать. Я ответил, что тебе следует продолжать. Твои картины хороши, Фрида. Ты великая художница. Ты рисуешь сердцем. Может, ты даже талантливее меня. Но если ты хочешь, чтобы мир увидел и полюбил твои картины, придется их продавать. Даже когда это больно.