Все цвета радуги
Шрифт:
– Не понял… – грозно сдвинул брови Рангар. – Чего это вы тут околачиваетесь?
– Приказ его превосходительства Герливадиса Флеата, ваше высочество, – почтительно ответил гвардеец, пришедший в себя раньше напарника. – Сегодня ночью все посты усилены, а также введены новые… как вот этот.
Рангар тут же вспомнил вчерашние зловещие события и разговор с Герливадисом в том числе. Значит, начальник тайной полиции, которому негласно подчинялась и дворцовая охрана, решил принять дополнительные меры предосторожности. Судя по всему, он прав, и во дворце в самом
– Ладно, – сказал он, – благодарю за службу, но днем дополнительный пост здесь не нужен. Идите. Герливадису доложите – это мой приказ.
Гвардейцы отсалютовали и удалились. Рангар по полной программе прогнал упражнения боевой гимнастики, аккумулировавшей многовековой опыт Земли, и почувствовал прилив сил и уверенности в себе. Он уже собирался запрыгнуть обратно в окно спальни, как почувствовал – едва осязаемо – чье-то присутствие за спиной. Он напрягся, молниеносно разворачиваясь в боевой стойке… и тут же облегченно расхохотался.
– Доброе утро, сын!
Из-за куста выскользнул гибкий, как стальная пружинка, Олвар; он разочарованно хмурился.
– Доброе утро… Ну что, что я делаю неверно, отец? Ты всегда меня засекаешь…
– Ты все делаешь правильно, сын, – придав лицу серьезное выражение, произнес Рангар. – И обычный человек тебя бы ни за что не засек. Ну а я… – Он развел руками. – Я тренируюсь больше зим, чем ты на свете живешь. Не огорчайся, придет и твое время.
– Скорее бы, – вздохнул мальчик. – Так хочется сделать хоть что-то подобное тем подвигам, которые совершил ты!
– Ты сделаешь больше, – уверенно сказал Рангар. – Дети всегда должны идти дальше родителей. И твои деяния будут гораздо значительнее, чем мое махание мечами.
– Не надо так говорить о своих подвигах… – В голосе Олвара прозвучали недоумение и обида.
– Присядь, сын. – Рангар опустился на траву и похлопал ладонью рядом. – Подвиги, говоришь?! А сколько крови я пролил, причем не только вражеской, ты знаешь?! Вот если бы я сделал то, что сделал, не оборвав ничьей жизни, вот тогда это можно было бы назвать настоящим подвигом. А так… – Он махнул рукой.
– Но я ведь знаю, что иначе тогда было невозможно! – тихо воскликнул Олвар.
– Может, и невозможно. Но сейчас я хочу вложить тебе в голову мысль, до которой дошел кровью и потом: нет ничего более ценного, чем человеческая жизнь. И никто не имеет права отнять жизнь у человека… да и любого живого существа, обладающего душой и разумом. Разве что защищаясь… да и то…
И вдруг в самой глубине его естества зародился страх, который он ни в коем случае не должен показать перед сыном: страх понимания того, что все его слова мало чего стоят, ибо он немедленно убьет любого, кто подымет руку на Олвара или Ладу… Да, так бы оно и было, несмотря на все разговоры о ценности любой человеческой жизни… он знал это… не ведал только Рангар, куда приведет его это знание в конце концов… и хорошо, что не ведал, ибо информация о таком грядущем, уготованном безжалостной
Он поймал на себе испытывающий взгляд сына и едва не запаниковал, подумав, что его, Рангара, мысли могли отразиться на лице… С напускной суровостью спросил:
– Ты понял?
– Да, отец.
Но Рангар чувствовал, что надо что-то добавить, что-то очень убедительное… И он, откашлявшись, заговорил:
– К сожалению, почти во всех мирах, населенных людьми и другими разумными существами, порой совсем на нас не похожих, льется кровь… не важно, какая – красная, зеленая или голубая… или даже не кровь вовсе. И очень слабым утешением является бессмертие души, без своего носителя ей ой как несладко приходится… так что вынуждена она преимущественно пребывать в особом состоянии, которое мой брат физик назвал бы латентным.
Рангар вспомнил трагедию лже-Фишура, и тень набежала на его лицо. В самом деле – все понимать, чувствовать… и ничего не мочь. Муки похлеще адских.
Олвар слушал, испытывая странный, неведомый ранее внутренний трепет… слова отца задевали какие-то потаенные струны в самой глубине его естества… какие-то неясные картины теснились перед его внутренним взором, еще полудетским, но уже необычайном проницательным.
– Но, отец… возможно ли, чтоб было иначе? И как сделать, чтобы было иначе, если это возможно?
– О, это вопрос! Этого, сын, никто не знает. Помнишь, я рассказывал тебе о великом Пути Равновесия между Добром и Злом? Так вот, оказывается, мало просто знать, что надо идти этим путем. Главное знание – как, двигаться по этому пути, как удержаться на нем, не сорвавшись влево или вправо, – вряд ли кому ведомо.
– Отец, я сейчас вспомнил ту легенду твоего мира… о человеке по имени Иисус Христос, который взял на себя все грехи человечества и, добровольно принял мученическую смерть, чтобы искупить их.
– Странно, почему ты вспомнил именно эту легенду. Я ведь рассказывал тебе и множество других.
– Не знаю. Мне вдруг, показалось, что это как-то связано… с тем, что ты только что говорил. И еще… там было как-то не так. Я еще не знаю как, но обязательно узнаю.
– Гм… Даже я не всегда понимаю твои ассоциации. Наверное, ты будешь великим мудрецом, когда вырастешь. И это хорошо. Быть мудрецом гораздо более почетно, чем самым великим воином.
– Не все так думают, отец.
– Не все… – согласился Рангар. И прибавил, вздохнув: – К сожалению.
Они посидели еще некоторое время на травке. Обычно вертлявый, непоседливый Олвар был необычайно тих и задумчив, и Рангар вдруг поймал себя на мысли, что даже для него, отца, душа сына – отнюдь не раскрытая книга…
Но тут в окне показалась чуть заспанная Лада и счастливо улыбнулась, увидев двух самых дорогих ее сердцу людей.
– Вы опять на ногах ни свет ни заря?
– В данный момент, мамочка, – сказал Олвар и озорные бесенята заплясали в его глазах, – мы не на ногах, а на попках.