Все дело в папе. Работа с фигурой отца в психотерапии. Исследования, открытия, практики
Шрифт:
При этом, будучи физиком по образованию, мой папа был тончайшим лириком в душе, играл на гитаре, писал потрясающие стихи (посвященные моей маме, маленькой мне и даже теще, с которой у них были дистантные, но взаимоуважительные отношения).
Он много читал, любил театр и кино, обладал блестящим интеллектом и широким кругозором. Сам, по книжкам, выучил испанский и английский, для кандидатского минимума.
Как я сейчас понимаю, у него был какой-то врожденный дворянский аристократизм и острый ум, потому что где бы на пыльных улицах Казалинска, где он вырос, ему этому обучиться?
А еще он был очень домовитым, мог испечь на 8 Марта пирог с рыбой и устранить любую бытовую поломку. В годы советского
Пишу и не понимаю, как в нем все это сочеталось, столько самых разных талантов.
Я была у них с мамой поздним ребенком: когда я родилась, отцу было 39 лет. От первого брака у него был сын, а дочерью я была первой и единственной. Он очень любил своих детей и детей вообще. И у меня было ощущение, что для меня он создал в нашем доме какой-то особый микро-мир, полный волшебства и фантазии. Например, на ночь мне, ребенку, он читал свои любимые книги, смешные и интересные для моего возраста места из них: «Мастера и Маргариту», «12 стульев», «Мифы Древней Греции», «Вечера на хуторе близ Диканьки». В последнюю книжку мы с ним даже играли. Он где-то раздобыл театральный грим и носил меня, разукрашенную, на закорках по всей квартире, как будто я Панночка, а он – Хома Брут. И то, что книги – почти члены семьи, для меня всегда было как-то естественно, я не представляла себе раньше, как кто-то может не любить читать. А теперь понимаю: это привили мне родители.
Также в детстве мне казалось, что Владимир Высоцкий – папин родственник и тоже член нашей семьи, потому что папа часто ставил его пластинки. И по духу, мне кажется, папа в чем-то был похож на своего великого тезку.
У нас с папой было много таких прикольных игр, которые он придумывал для меня. Сейчас бы эту его черту назвали развитыми креативными способностями.
Например, мы собирали меня в поход – я брала его старый брезентовый рюкзак, его спальный мешок, с которым он когда-то ездил в экспедиции, «провизию», корзинку для грибов и «шла в поход» по квартире (благо в старой, еще коммунальной, квартире у нас были две большие комнаты и очень длинный коридор). Я думаю, что отсюда изначально пошла моя страсть к походам.
Или из картонной коробки из-под телевизора «Рубин» мы сделали для меня дом, вырезали окошки и двери, разукрасили его снаружи и обклеили переводными картинками. И когда я болела, мы залезали в этот домик, и там я дышала над вареной картошкой (был такой метод лечения), а он показывал мне диафильмы, проецируемые из домика на стену.
Или, когда у нас был волнистый попугайчик Кеша (Кеша умер вместе с папой, в один день), мы играли в троллейбус – делали билетики, а попугайчик их компостировал своим клювом. Или Кеша играл с нами в футбол, гоняя своими когтистыми лапками по столу шарик из фольги. Или для того же Кеши папа сделал курятник из коробки для яиц, вырезал картонных куриц, а Кеша гордо среди них вышагивал по столу, как первый парень на деревне. Я хохотала до слез.
Как взрослый человек, озадаченный безденежьем, проблемами на работе (он был принципиально беспартийным, и на этом основании родной НИИ не был к нему справедлив), в семье (конечно, мама сильно злилась на него, от бессилия) и со здоровьем (он умер от рака), вообще мог такое придумать?
Ну, про чувство юмора я уже писала. Он все время шутил как бы сам с собой, между делом. Одно из ранних воспоминаний. Папа ведет меня в детский сад. У меня из кармашка торчит круглая голова пластмассового оранжевого Чиполлино. А папа говорит: «Вот ты придешь в садик, тебя там спросят:
– Это у тебя апельсинка?
– Нет.
– Мандаринка?
– Нет.
– А что же?
И вот тут ты скажешь:
– Чиполлинка!!!»
Последние годы папа уже сильно болел, не лечился и скрывал от всех
Его идеи крали, и другие, более политически дальновидные и предприимчивые сотрудники получали премии и повышение. Он очень переживал, пил и угасал на глазах.
Уже после его смерти нам пришло несколько писем из разных стран с приглашениями Владимира Викторовича Бадаева к международному сотрудничеству. Я думаю, у него могло бы быть большое будущее, если бы оно было для него возможно…
А еще у нас не было дачи. И вроде бы это грустно. Но благодаря этому обстоятельству мы все вместе с мамой или вдвоем с папой ехали на электричке «куда глаза глядят», бродили по разным дачным поселкам, ели придорожную черноплодную рябину и дикие яблочки, не будучи привязанными к какому-то одному месту. И в этом было столько свободы и дикого духа приключений! Я вспоминаю уже свои личные, более поздние истории юности, связанные с поездками автостопом, путешествиями без денег, с одной палаткой по чужой стране, безбашенными поездками и поступками. Вспоминая о них теперь, уже можно перекреститься и сплюнуть, потому что все эти истории в итоге закончились хорошо. И понимаю, что как будто папа еще в детстве дал мне разрешение, что так можно, что это может быть безопасно и интересно, как будто я все время чувствовала его за своей спиной.
А еще мой папа умел дружить и ценить близких людей.
Его нет уже 24 года, но несколько раз в год его друзья приходят в наш дом и вспоминают о нем. А моя мама дружит с папиной первой женой, они помогают друг другу. Я удивилась, когда другие удивились, что тетя Оля была на моей свадьбе. Для меня дорожить людьми – с детства так же естественно, как читать книги.
Папа научил меня кататься на роликах, коньках и лыжах, читать книги, смотреть душевное кино, рисовать, играть в бадминтон и карты, думать и любить животных и людей.
Но мое главное ощущение, что он научил меня и дал мне благословение быть самой собой.
Анастасия Бадаева, 20 марта 2017 г.
О папе
Вчера проводили дорогих гостей, моего папу с женой. А сегодня захлестнуло, накрыло меня волной дочерней любви и благодарности.
До 32 лет я видела своего папу лишь дважды, не считая младенчества, опущу все подробности жизненных уроков моих родителей, ибо уважаю их и принимаю.
Итак, годы шли, мне девять. «Мама, я хочу увидеть папу!» И вот мы уже встречаем его на одном из московских вокзалов. Такой высоооокий!!! Такой непонятный! Я стесняюсь… Потом объятия, целования, подарки, гуляние по Москве – привыкла, называю папой. Несколько дней со мной, игры, конкурсы, всякие придумки, ведь папа и актер, и режиссер, и фотограф, и массовик-затейник, с ним интересно и весело, легко и дурашливо! Час расставания… И опять нельзя видеться…
Мне 19, мой возлюбленный едет в Брянск по «пацанским» делам, и я с ним, влюбленная по уши, – заодно с папой повидаюсь. Ни адреса, ни телефона, лишь название небольшого городка, в котором когда-то он ставил спектакли… Заехали в Дом культуры, спросили – да, есть такой, только-только уехал, живет там-то, точного адреса не знаем, но человек он в своем поселке известный, деятель культуры, найдете. Ну слава богу, жив-здоров! Едем. Ребята смеются: мол, папа из брянского поселка, сейчас встретит нас мужичок с говором, в шапке-ушанке да вечно под шофе. И я смеюсь, папа у меня совсем другой. И боюсь… А какой он? Узнаю ли? Найду ли? Едем. Зимняя дорога, леса, поля, леса, остановка. Стоп!!! На остановке ОН!!! Точно? Да!!! Точно он! Я узнала!!! Один-единственный человек, на одинокой остановке пустынной дороги – ОН – мой папа!!!