Все десять пальцев
Шрифт:
– Все чисто. Вылазим.
Вылезли.
– Мне страшно... – шепнула она.
– Мне тоже. Может, завоем на два голоса? – Кирюха сдернул со спины рюкзак. – Их здесь нет и не должно быть. Все спокойно.
– Ты меня успокаиваешь или себя?
– Отставить панику, – отрезал он. – Одеваемся.
– Смыть бы все это дерьмо с себя...
– Ничем не могу помочь, – он скинул вонявшие канализацией штаны, бросил в угол. Вытряхнул из рюкзака обувь, брюки и шорты, вместе с ними – мохнатое полотенце. Наощупь вытер ножки Юкки – тщательно, насухо. Вытерся сам, выбросил полотенце. Натянул
– А выход где, Кирюша?
– Кажется, вот он.
Луч упирался в дверной проем, заложенный серыми огрызками кирпичей, между которыми коряво пучился застывший цемент.
– И что? Выходит, зря одевались?
– Фиг тебе, – Кирюха отдал Юкки фонарик. – Свети.
Подошел к кирпичной кладке, надавил на нее ладонями. Поковырял цемент клинком.
– Да здравствует наш русский тяп-ляп... – пробормотал он и пнул неряшливо сложенный кирпичный заслон ногой. При свете фонарика прекрасно было видно, как пошатнулась стенка.
Кирюха разбежался и атаковал препятствие плечом, вложив в толчок массу собственного тела, помноженную на скорость. Заслон обрушился, Кирюха очутился на полу среди обломков кирпича. Юкки кинулась к нему, стуча об пол каблучками туфель:
– Живой?
– Как всегда! – он бодро вскочил на ноги.
Юкки посветила по сторонам.
Помещение с низким потолком было уставлено огромными агрегатами, в которых Кирюха узнал допотопные типографские станки. Кое-где валялись кипы газет, увязанные шпагатом. Под ногами хрустели осколки разбитых ламп.
– Заброшенная типография... – негромко проговорил Кирюха. Он вдруг замер на месте: – Тихо-тихо!
– Что? Думаешь, засада?
Парень крепко сжал в пальцах рукоять кинжала:
– Надеюсь, что нет, – он перешел на шепот. – Замолчи и не дыши. Прислушайся!
Юкки покорно замолкла. Едва настала тишина, фонарик в ее руках задрожал, затем заплясал – чутким ушком она уловила чей-то громкий вздох в нескольких шагах от себя.
– Стой на месте! – шикнул Кирюха. В отличие от подружки, он не стал паниковать, услыхав чужое дыхание – наоборот, почувствовал небывалую легкость: профессионал, засевший в засаде, не стал бы выдавать себя столь глупым образом – ни вздохом, ни кашлем, ни щелчком затвора. Это значит, что здесь, в пустом заброшенном здании прячется кто-то более-менее безопасный: бомж или наркоман, а может, зомби-алкоголик, вроде тех, что попытались убить Кирюху в «янтарном» доме. Словом, ничего страшного. Если кинется в драку – напорется на «Ладонь призрака», да так, что мало не покажется.
Дыхание стало громче. Невидимый обитатель заброшенной типографии приближался, шаги его были тихими – даже не шаги, а еле слышные щелчки.
Кирюха схватил Юкки за трясущуюся лапку и направил луч фонарика в сторону незнакомца. Он увидел невысокую – ростом с десятилетнего ребенка, но очень широкую тушу, что стояла на четырех ногах, занимая собой проход между рядами печатных станков, и громко дышала, раскрыв здоровенную пасть.
– Пес... – удивленно прошептал Кирюха.
– Пес?! – сдавленно воскликнула Юкки. – Это целый кабан!
Зверюга зарычала. Она не любила посторонних на своей
Парень с девушкой, не сговариваясь, попятились назад. Сердитое негромкое рычание стало отчетливым и яростным: мол, уходить никто не разрешал, так что стойте и не рыпайтесь. Кирюха и Юкки замерли на месте. Собака замолчала и медленно зашагала к незваным гостям, готовая прыгнуть на них в любой момент.
– Она нас жрать будет! – пискнула Юкки.
– Пусть рискнет, – Кирюха прикидывал в уме шансы на победу. Они были невелики: когда огромное животное бросится на него и подомнет под себя, нужно успеть попасть ему клинком в горло. Промах означает смерть.
Собака приближалась, сощурив черные выпуклые глаза – жидкий свет слабенького фонарика не мог ослепить и остановить ее. Умная тварь не спешила с нападением – как и Кирюха, она обдумывала стратегию предстоящего боя. Каким-то собачьим чутьем зверь осознавал, что один из тех, кто вторгся в ее владения, вооружен и легкой добычей не станет.
– Юкки, поговори с ней, – потребовал Кирюха.
– Ты больной? – шепнула она.
«Если у тебя есть какие-то способности, даже если ты о них не подозреваешь, самое время их применить на деле», – подумал парень и сказал:
– Хорошо, давай вместе. Я начну, а ты присоединишься, – его язык шевелился в пересохшем рту медленно и неуклюже. – Здравствуй, собака! Привет... – произнеся это, он почти закричал: – Юкки, говори что-нибудь! Эта собака когда-то была домашней, она понимает человеческую речь, интонацию! Ее можно заболтать! Смотри ей прямо в глаза!
– Привет, собачка... Ты очень красивая... – пропищала Юкки.
«Во дура!» – мысленно выругался Кирюха и заговорил, стараясь, чтобы в голосе не было страха перед сильным зверем:
– Ты думаешь, мы пришли тебя грабить? Ошибаешься. Мы не грызем костей, тем более чужих. И твой дом нам не нужен. У нас свой есть.
– Нет, Кирюша! Она хочет нас жрать! – взвизгнула Юкки и затараторила: – Собачка, не надо нас кушать. Ведь ты же не людоед? У тебя когда-то тоже были хозяева. Папа и мама, а у них был ребеночек, да? Мальчик? Ты катала его на своей спине. Ведь ты бы не стала их есть? Ты их до сих пор любишь. Что случилось, почему ты здесь? – ее голос становился медленнее, тверже и уверенней. – Они тебя выгнали? Или погибли? Поехали всей семьей на юг и перевернулись в машине?
Собака стояла как вкопанная, не спуская глаз с чужаков. Кирюха сделал осторожный шажок в сторону – зверь рыкнул.
– Кисуня, не останавливайся! – воскликнул парень. – Кажется, ей нравится твой голос...
Юкки продолжала:
– Ты теперь одна живешь... А у меня тоже никого нету... Представляешь? Ни мамы, ни папы... Раньше были – теперь нет. Я никому не нужна, так же, как и ты. Кушай меня, если хочешь – никому от этого плохо не станет. А я просто хочу быть счатливой, зла никому не желаю. Если даже и делаю кому-то плохо, то стараюсь отработать... Кому-то даже нравится... Я очень маленькая и слабая, как мышка. Ну чем я могу тебе или кому-то еще навредить? Ты очень умная собака. Ты не станешь убивать того, кто слабее тебя. Да и мяса во мне никакого нет. Так, косточки...