Все детали этого путешествия
Шрифт:
— Действительно, куда делась Изольда? — спросил я у Саши Петрова.
— Утром перед завтраком за ней приехали посольские на «мерседесе», — ответил тот. — У таких всюду блат.
Автобус ехал мимо огороженных проволочной сеткой мандариновых и апельсиновых садов. Среди глянцевой зелёной листвы деревьев во множестве золотились спелые плоды. Соседство мёртвой пустыни и этого оазиса казалось разительным.
Теперь мне было так же стыдно перед Магдой, как только что перед Джованной. «Таких туристских групп из Союза у неё за год, наверное, немало. И многих на самом
«Господи! — взмолился, мысленно осеняя себя крестным знамением и снова чувствуя на лбу, груди и плечах мгновенную вспышку. — Утишь этих несчастных заблудших людей. Даруй им душевный покой и просветление. Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, прости им их алчность. Прости и меня, грешного, за то что обманул Джованну. Дай, Господи, сил нести свет и правду Твою...»
И скандал прекратился. То ли из-за молитвы, то ли оттого, что автобус уже подъезжал к расположенному в оазисе длинному, похожему на ангар ресторану «Саккара», где нас ожидал обед.
Наскоро перекусив, я взял с собой свежие, зрелые финики, покинул ресторан, а заодно и своих попутчиков.
Мимо пустых теннисных кортов шёл по тропинке среди зелёной травы. Слева меж незнакомых деревьев на лужайке бил фонтан. Его окружала высокая стойка бара, с внутренней стороны которой стоял скучающий официант в белой курточке, перетирал бокалы. Впереди, чуть правее, тянулся ряд плетёных из соломы кресел.
Я сел в одно из них и увидел: метров через двадцать резко, без перехода начинается пустыня.
От фиников струился такой нежный аромат, что жалко было их есть. По вкусу они нисколько не напоминали те слипшиеся приторно-сахарные плоды, которые лет семь назад ещё продавали в магазинах Москвы. Впереди в песках пустыни показалась кавалькада. Цепочка всадников на стройных породистых лошадях медленно проехала, направляясь к ресторану.
Мужчины в пробковых шлемах, в бриджах и сапогах, длинноволосая женщина в платье-амазонке с хлыстиком в руке... Послышалась английская речь. Словно иллюстрация к колониальному роману девятнадцатого века прошла перед глазами.
«Богатые люди, — подумалось мне. — Приезжают сюда на зиму из Европы, Америки. Тут вон какое солнце, тепло, все тридцать три удовольствия. Иллюзорная жизнь, спектакль под открытым небом, где ты и актёр и зритель».
Больше всего на свете страшился я оказаться под властью иллюзий. Сполна познал их гипнотическую силу, будучи в своё время пионером и комсомольцем. Да и потом сколько игр подсовывал дьявол, чтоб усыпить, заставить забыться. Жизнь можно видеть в упор, только если помнишь о смерти.
Вот эта кавалькада, эта пустыня, этот оазис за спиной, это воспоминание о внучке Сталина, эта встреча с Джованной из Флоренции, скандал в автобусе — что это все такое? Временные формы на фоне вечности. Тающие, как туман, знаки на Пути, именно «детали этого путешествия» души, каждый раз говорящие
Тот же финик, веточка апельсинового дерева, травинка ничуть не менее величественны, чем пирамида фараона Тети.
Резкий гудок поднял с кресла. Шел к стоянке мимо бара, теннисных кортов к автобусу, у раскрытых дверей которого толпились курильщики.
«Еще позавчера я был в Москве!» — подумал я с изумлением. Казалось, здесь, в Египте, я нахожусь давно.
Время в путешествиях подобного рода растягивается, меняет свои свойства. Я был убеждён, что это не психологический, а объективный феномен, странным образом оставшийся в памяти, как свёрнутая тугая пружина. Только коснись её, освободи, и она снова начнёт распрямляться...
Автобус шёл, набирая скорость, по пыльной дороге, когда за его окнами замелькало что-то пёстрое. Это был табор цыган. Кибитки. Костер. Женщины в многослойных юбках, с младенцами на руках, девочка в монистах, держащая ведро.
И здесь, по земле Египта странствовало это племя — неприкаянное, свободное. Теплой волной обдало сердце. Я питал слабость к цыганам. Порой грязным, вороватым, малограмотным. Вот уж кто жил, как птицы небесные, не копя себе сокровищ. Может быть, поэтому именно цыгане чаще, чем другие люди, обладают даром предвидения — успешно гадают, предсказывают. Какой-то гранью они противостоят гипнозу повседневной жизни, унылой оседлости сознания. Оттого и раскрываются. Но некая порча лежит на них как заклятье. За что-то же их выгнали из Индии, рассеяли по всему свету.
Конечно, не дело народу существовать без своей земли. Как перекати-поле. Вот уж кто не обладает ничем, кроме неба над головой!
Память тотчас развернула давно позабытую картину: я, совсем молодой, ночью посреди табора на берегу Себежского озера в Великолукской области. Искры костра взлетают к звёздам. Старая цыганка с округлым, как у Магды, лицом поёт песни, порой прикладывается к гранёному стакану, куда ей подливает водку усатый цыган в широкополой шляпе. «Мой костёр в тумане светит, искры гаснут на лету...» Слышно, как поблизости хрупают травой кони, как вскидывается рыба в озере. Хорошо было на душе у меня. Безотчетно хорошо.
Лишь теперь я осознал, что тогда во мне закладывалось ощущение воли. Свободы.
К вечеру прибыли в отель, а оттуда — на Каирский железнодорожный вокзал, чтобы отправиться за тысячу километров к югу, к Северному тропику — в Асуан.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Это был не Северный тропик, а всего лишь станция Туапсе, но тогда, одиннадцать лет назад, переход от погрязшей в ледяных дождях России к солнечному утру черноморского города показался чудом.