Все и девочка
Шрифт:
Большая липа бросает тень на корыто бабушки, общий дворовый стол, плечо соседки, которая смотрит, как бабушка стирает.
На дереве два дупла. Одно дупло – как смешная рожица. Я смотрю, как на столе ходят солнечные лучи – туда-сюда и думаю, как хорошо у бабушки. А что эта соседка – никак осуждает тетеньку Валю? А для меня тетенька Валя – самая лучшая. Всегда влетает ослепительная, яркая, интересная. Все сразу оборачиваются и прекращают разговор, онемев – «Вот это да-а!» А тетенька Рита – душевная. Как только приедут голубцовские, обстоятельно расспросит каждого, поучаствует в разговоре, смешно поддакивая – «Ну да, ты пошла, пошла, а дальше-то что?», угостит, пригласит еще, даст
Почему я люблю у бабушки бывать? Здесь широко и просторно, здесь город напоминает некую усадьбу, в которой мы однажды были на экскурсии с мамой и папой. Или не на экскурсии, а в гостях у папиного друга, ну, там еще ученые живут и музыканты. Усадьбу, но только для простых людей.
Потом я иду с бабушкой обедать и сажусь делать свои первые уроки. Я рисую дом. А так как деревенского дома я никогда не видела, я рисую квадрат, на него ставлю треугольник, потом по указанию бабушки пририсовываю три окна и крыльцо. А дальше свободно фантазирую на тему бабушкиных рассказов про деревню. Рисую козу, которая зимой забралась на крышу деревенского дома – столько выпало в тот год снега, что она могла на нее забраться. А на другом рисунке – весна. Всё затопила талая вода, и деревенский дом тоже, и все вещи пришлось вытаскивать и относить на горку за деревней, чтоб не замокли. Рисую бабушку с двумя узлами в руках и горку с кучей вещей со всей деревни. И конечно, синюю воду, которая доходит аж до самых окон дома.
Потом в окнах бабушкиной квартиры темнеет и приходят две её дочери, внося в квартиру волнующий запах молодости.
Валя в отдельной комнате всегда одаривает меня богатствами, я это жду с нетерпением: костюмы и платья, которые трогать нельзя, рулоны ткани, которые трогать нельзя. Я конечно, не трогаю, жду минуты, когда тетка переоденется и достанет из чемодана драгоценности. Их она подарила мне, чтобы я только здесь играла и никуда не увозила.
– Приучайся запоминать, какие кусочки где лежат, как называются, какие нитки подойдут в тон или по контрасту. С иголкой только с семи лет, с ножнями тоже. А теперь посмотрим с тобой очень интересные картинки из женского журнала, привезенного, ну, хорошо – подаренного – мне аж из самого Парижу. Садись поудобней, я тебе достану этот журнал. Ах, как мне хочется сшить тебе что-нибудь фантазийное, а то как пойдешь ты в школу, да как дадут тебе форму, которая всё особенное в человеке затыкает. Но фантазийное приходит не сразу. И потом – ты должна хорошо учиться. Только отличницам такие подарки можно делать, не правда ли?
– Ах, вот вы где! – кричит бабушка. – А мы вас ждем ужинать! Пойдемте! Картошка уже на столе!
– Ну что же? Руки вымыла? – перехватывает инициативу Рита. – Да, вот так. Сначала пойди вымой, а потом сядешь. Будь культурной девочкой.
Я гляжу на себя в зеркало перед рукомойником. Конечно, плохо, что ни у одной из теток нет ребеночка. Ни большого, ни маленького. С маленьким я бы катала коляску. А с большим поиграла. Но с другой стороны – раз им некого любить, они любят меня. А это хорошо. Я люблю, когда меня все любят.
– Ни в коем случае никаких телевизоров! – говорит Рита после ужина. – Все на трассу! И нечего отпираться! В Петровском парке хорошая лыжня и везде фонари. Правда, не развалишься, форму надо соблюдать.
– А тетенька Валя не идет. Ей что? Можно?
– Тетенька Валя будет толстая и некрасивая, и её никто не будет любить. Ты этого
– Что это вы против меня замышляете? – улыбается Валя.
– Наоборот, мы хотим пригласить тебя с нами на лыжи.
– А можно я с вами в воскресенье пойду? А то у меня много работы.
– Спроси у Кирюшки. Если она тебе разрешит, пойдешь в воскресенье.
Глава 13
Род Николаевых-Артамоновых
Советское государство подавило крестьянский род, хотя и не сразу. Еще бабушка Дуня, бессребреница, в бытность молодой матерью, уповала на какие-то высказывания Рыкова на Красной площади. А дедушка, по обычаям деревни, женившись, купил сруб для дома. Троететие справляло свое детство играми в нем, надеясь, что скоро подведут фундамент, покроют крышей и можно будет жить семьей отдельно. Но он так и остался белым срубом на зеленой траве. И так это было обидно. Пришлось дедушке продать сруб и податься выживать город.
Род, узнав о его решении, это не одобрил. Род держался до бессмысленности за старое. Как же? Тут земля, тут дом. Как же это все бросить? Да земля-то и дом теперь не ваши, а колхозные! Это же нужно понять! Но никто понять не хотел. Его осудили, и он уехал один, с женой и детьми, убежденный в своей правоте. Недаром он служил прожекторщиком на военном корабле. А что такое прожекторщик? Это тот, кто должен высветить цель, которую потом орудия поразят. И он ее высветил и уехал в самое-самое время. В городе как раз богатые рванули за границу, тоже поняв, что для них здесь всё закончилось.
Приехав в город, он устроился в магазин электротоваров «Мюр и Мюрелиз» и пожаловался в профсоюзе, что ему негде жить.
– А занимай, где хочешь! – сказал председатель профсоюза.
И если в деревне не дали поставить свой дом, то в городе важно было не обольститься и заранее срубить жилплощадь себе по плечу. Много позже, после войны, когда наступило взрослое время троететия, а старая эпоха совершенно забылась, не было ни одного застолья взрослого «тутти», чтобы кто-то из троететия не вспомнил: «Ах, как же! Все дома были пустые! Чего ты не взял особняк Рябушинского с большой белой лестницей в сад, вазонами цветов и картинами во многих комнатах?»
У дедушки был шанс перехитрить судьбу, обмануть государство, которое было против крестьянского рода, и это ему удалось. На пятьдесят лет он свою жизнь и жизнь троететия, вплоть до замужества дочери, освободил от коммунальности. Зато как соберутся, по русскому советскому обычаю, и выпьют – обязательно вспоминают свои промахи. Мне кажется, это только у русских привычка негатив гнать за столом, вспоминать промахи. Евреи, наоборот, выпив, о своих добродетелях, об удачных делах всегда вспоминают, о позитиве жизни. Какие молодцы! Будто неясно, что последовало бы потом, возьми он такой особняк. Да миновали ли их точно репрессии? Нет. По одной версии – старший сын Вася, будучи призванным в армию, сказал свое мнение: «Троцкий – хороший русский оратор». Сказал в 1937 году, а через год его взяли. А по второй-то версии (тетеньки Вали) – на второй деревянный этаж въехал милиционер, позавидовал их хоромам, и дело сфабриковал.
Дедушка не искусился. Он взял прожиточный минимум на семью и тем обманул судьбу на пятьдесят лет вперед, и как впоследствии оказалось, – для всего рода. Походив по району, дедушка выбрал трехкомнатную квартиру в доме золотарика, хотя я долго не понимала, что это значит. Рита смущенно улыбалась, ведь золотариками звали и тех, кто вывозил по ночам нечистоты, и ювелира, построившего этот дом.
Род не согласился с оценкой социальной ситуации дедушкой Иваном, но потом, поджавшись и поизвинявшись, как нитка в игольное ушко, прошел через его квартиру в город, оставив Староартамоново и подтвердил тем самым, что мнение прожекторщика дорогого стоит.