Все и девочка
Шрифт:
– Почему?
– Ну про комплексы – слышала?
– Всё равно не понимаю.
– Ну как бы тебе понятнее объяснить? Вот Пушкин написал: «Я памятник себе воздвиг…» – читала? Что он хочет? Чтобы после смерти его не забыли.
– А что, нельзя? Это же ведь Пушкин, мы хотим его помнить.
– Да можно, конечно, но это как раз и есть цель, сознательно вынесенная за пределы жизни. Это интеллектуальный изыск города. А ведь после смерти ничего нет и алкать себе чего-то после смерти не стоит. Надо умещать все свои цели в самой жизни. Я не осуждаю – грех это или нет – выносить цель за пределы жизни, но это разные
– Спасибо, – я выслушала его с восторгом.
– Не за что, это мой долг туриста – облегчать жизнь городскому человеку.
– А давно вы в походы ходите?
– Да вот уже лет двадцать. Имел честь быть с первыми, с физиками, они и трусцой первые побежали, еще в походах. Городские люди далеки от земли, от природы, от Бога, наконец. А как хорошо, когда твою жизнь одушевляет Бог, природа, люди, живущие естественно, то есть крестьяне – жнецы, пахари, люди физического труда.
– Да ладно вам, Владислав Степаныч, Клюева, что ли начитались? – пробегая мимо, оборвала задушевную беседу второй инструктор похода, старшая пионервожатая Танечка. – В избяной рай зовете советскую школьницу?
– Не зову, а объясняю крестьянский космос. Его все люди должны знать. И городские школьники, и даже вожатые.
– Я читала, не сомневайтесь, – сухо возразила Танечка, – но всё это архаика и этнографизм, не более того. Архаика тянет назад, тогда как литература, особенно литература для молодых, должна звать вперед.
– А как же быть со знаменитой фразой поэта «Ангел простых человеческих отношений»?
– Ну знаете, Владислав Степаныч, куда мы с вами уйдем от построения нового общества и воспитания нового человека? Петров! – крикнула она, – заворачивай сразу за деревней направо! – и поспешила вперед – народ там что-то замешкался, не зная, куда идти, и сбился в кучу.
– А как же быть с противостоянием природы и цивилизации, Татьяна Сергеевна? – вдогонку крикнул инструктор, но старшая пионервожатая его уже не слышала.
– А откуда вы знаете поэта Клюева? – физрук зацепил меня своими филологическими изысками.
– А я, видишь ли, технарь и в походах интересовался космосом в астрономическом смысле слова, а потом увлекся тем, как поэты свой поэтический космос представляют. Стал заходить в букинистический, мне посоветовали кое-что почитать. Особенно меня поразили Хлебников и Клюев.
Потом мы долго-долго шли, и я вспоминала бабушку. Была она в моей памяти в единственном числе, а теперь с бабушками четырех-пяти деревень стала во множественном. И песня её вспоминалась – «По Муромской дорожке стояли три сосны, прощался со мной милый до будущей весны…». Сейчас-то я с бабушкой на даче мало контактирую, к подружкам больше бегаю. Кащеева книгу «Война и мир» притащила, где написано о любви Наташи и Бориса в библиотеке, и мы сидим рядком на лавочке перед её дачей и трепетно ждем своей очереди прочитать следующие сцены.
– Эх, что люди-то скажут! – не ругая меня и не требуя, чтобы я оставалась с ней, отвечает бабушка на все мои проступки и дерзости. И меня это не волновало на даче, а теперь стало стыдно перед ней.
Мы проходили мимо палисадников с полуденными георгинами, возносящимися над изгородью.
Мужики в деревне улыбчивые, покладистые, небритые, плохо и неряшливо одетые, в грязных сапогах, частушки режут:
«Нас правление колхоза довело до ручки.Раньше пили каждый день, а теперь с получки»«Неужели и это надо впитывать и изучать?» – подумала я, но к физруку уже не пошла.
Потом на поляне было ориентирование на местности – здесь у меня дело было швах. А стрельба из пистолета и вообще не пошла, а ведь мы шли по местам боевой славы, в рамках «Зарницы». Я стала смеяться и плакать одновременно, что-то нервическое напало на меня от хлопков. И больше в походы с Владиславом я не ходила, а обещан был байдарочный.
– Да мало ли что в палатке может с девочкой случиться? Разные ведь мальчишки бывают. Один еще маменькин сынок, ему только про Буратино читать и лобзиком выпиливать. А другой уже как петушок, уже ретиво топчется… – обосновала свой отказ мама и углубилась в командировочный отчет, который надо было сдавать срочно, ну просто завтра.
– Да они хорошие у нас.
– Что-то у тебя было разное о них мнение, а как в поход – все хороши стали? Сказала – нет, значит – нет, рано ещё на месяц уходить.
Жаль. Но я промолчала. И не потому, что мне нечего было возразить – с мамой я боевая, могу за себя постоять. Но она обещала поездку на Кавказ, и если сильно рассориться из-за байдарочного похода – может и не взять.
Глава 7
Отпуск с мамой
В середине лета в отпуск обычно приезжала мама из Крыма, и мы ехали с ней отдыхать на Черное море, на Кавказ, для разнообразия. С крымской-то стороны у нее работа. Для поправки моего здоровья. И компания подобралась знатная. Моя одногруппница по яслям и мамина знакомая по родительскому комитету Мингео. Как и все советские работающие интеллигентные женщины, выкроившие некоторое время для отдыха, в вагоне они начали споры о смысле женской жизни. Почти как мужчины заспорили.
Элеонора Игнатьевна – женщина крупная, со слащавым лицом, боевая, оптимистичная – смачно выговаривала моей маме:
– Я не понимаю, Тамара Ивановна, вашего брака. Он у вас какой-то постный. Нельзя же только работать. У вас дочь, муж, но нельзя же личную жизнь забывать. А это что же? Сплошные командировки? Понукаете работяг. Что это за жизнь? Вот я – еду, остановимся у хозяина шашлычной. «Дорогой Вахтанг», что называется. И он мне ни за чем, он мне не уровень, я женщина разведенная, учрежденческая, я себе всегда мужчину найду в своем министерстве. Вахтанг мне для тонуса на купальный сезон. Ну в крайнем случае аборт сделаю. Мы же не монашки какие-нибудь.