Все или ничего
Шрифт:
Мэл Ботвиник, пухлый, чем-то похожий на Будду, оказался мягким, застенчивым и милым человеком, с вечно неудовлетворенной жаждой творчества. Он никого не подпускал к святая святых – столу, на котором творил свою композицию, используя продукты-дублеры и экспериментируя со светом, пока не получал достаточного количества пробных черно-белых снимков и не начинал снимать на цветную пленку.
Вскоре Мэл позволил и Джез сделать черно-белые пробы, а когда она доказала, что справляется с этим, не очень охотно доверил ей «хассельблад», разрешив поснимать фрагменты готовой композиции – яичный желток в чашке, сбивалку, горку риса или кольца лука.
– Мэл, почему ты не разрешаешь
– Я верю, что ты сможешь, но не могу.
– Мэл, но они же займут на фото квадратный сантиметр, не больше, – настаивала Джез.
– Заказчик платит за то, чтобы освещение ставил я, – отвечал Мэл мягким, но исключающим возражения голосом.
Работая над освещением, Мэл держался сосредоточенно-отрешенно, как в моменты медитации на тему о будущей композиции. Джез изо всех сил стремилась постичь секреты его мастерства, прекрасно сознавая, что от него узнает о технике освещения куда больше, чем за все то время, что пропустила, бросив Центр искусств.
Она наблюдала, стараясь держаться незамеченной, как Мэл оживляет хрустальный бокал, заставляя его играть волшебными искрами, как добивается влажного отблеска на лиловой виноградине, подчеркивает тяжелый, солидный блеск столового серебра, нежную розоватость ошпаренной кипятком креветки и густую белизну майонеза, в который ее окунают, – и все в одном-единственном снимке, который насчитывал еще дюжину подобных деталей.
Частенько, задержавшись в студии, чтобы запереть ее после длинного рабочего дня, Джез не спешила уходить, возвращаясь к фрагментам композиции, которые снимала днем, заново ставя освещение, стараясь сделать это лучше, чем Мэл, но так и не нашла секрета, как сделать кольца лука более живыми, чем у него. Мэл обладал особым даром, который никак не могла ухватить Джез, – умением показать продукты аппетитнее и привлекательнее, чем они были на самом деле. На его снимках, казалось, каждый ломтик, ягода или кусочек готовы были выпрыгнуть из кадра и проглотить зрителя, если тот не успеет сделать это первым. Джез научилась уже освещать небольшие фрагменты почти – но только почти! – так же хорошо, как Мэл, в то же время признаваясь себе, что до него ей не подняться никогда.
Задетая за живое, она принялась экспериментировать с различными композициями из продуктов-дублеров, которые нередко оставались в студии всю ночь, пылясь и тускнея, пока по их образцу не выстраивали основную композицию. Джез бесконечно переставляла тарелки, блюда, украшения и цветы, стараясь еще сильнее подчеркнуть волнующую гармонию и графику предметов, чем удавалось сделать Мэлу. Подчас, рассматривая в объектив свое творение, она ловила себя на мысли, что ее композиция более выразительна, чем у Мэла, и тут же быстро делала снимок на свою собственную цветную пленку, а потом часами восстанавливала нарушенный ею порядок.
Позже, сравнивая свои работы с работами Мэла, Джез признавала, что есть какая-то грань в работах Ботвиника, переступить которую ей не дано. Несмотря на определенную заданность сюжета каждого нового снимка, Мэлу удавалось каждый раз совершить скачок в новое, на не исследованную еще территорию. Его фантазия каждый раз поражала своей новизной, удивительной в этой узкой области фотомастерства, и Джез понимала, что едва ли сможет работать когда-нибудь лучше. Так что, делать нечего, оставалось только учиться.
Джез сняла небольшую меблированную квартирку неподалеку от студии, расположенной в стороне от престижных районов. Возвращаясь домой часов в восемь-девять вечера, вымотанная, с гудящими ногами от проделанных за день как внутри
Она испытывала умиротворенность и покой от мирного течения студийных дней всю первую половину 1982 года. Как бы ни был талантлив сам фотомастер и вся его команда, в их деле требовалось еще одно: колоссальный запас терпения. Два, а то и три долгих дня кропотливого труда, мелочной подготовки – обычная норма для одной-единственной композиции.
И все же это неспешное, окрашенное иронией и юмором бытие в студии не имело ничего общего с ленью. Неспешность не оборачивалась медлительностью; казалось, сам воздух студии пропитан твердой решимостью быстрее закончить одно кропотливое задание, чтобы перейти к следующему, такому же. Они работали на пределе, четко представляя себе ту черту, за которую нельзя переступить, которая оговаривалась и рекламодателями или художественными руководителями журналов, требующими, чтобы работа была сделана в указанный срок.
Джез впервые работала в команде, преданной своему делу, связанной воедино, команде, в которой личность каждого ее участника не играла роли. Мэл Ботвиник, застенчивый и скромный, оказался лидером, который прекрасно умел добиться от подчиненных полной преданности.
Если какая-то важная деталь упускалась или должна была быть подобрана заново, что случалось сплошь и рядом, Мэл оставался по-прежнему спокойным, не позволяя возникнуть даже намеку на кризис. Никто никогда не слышал от него упреков в свой адрес, даже если все валилось из рук, как не было и конкуренции, стремления выделить одного или принизить другого. Мирный ход событий могло нарушить разве что внезапное вторжение тараканов. Студия Ботвиника казалась особой вселенной, надежной и защищенной от ужасов и волнений, сотрясающих мир за ее пределами.
Она не смогла бы ответить, хотела ли проработать в такой обстановке всю свою жизнь, но понимала, что в атмосфере студии есть то качество, которое ей сейчас крайне необходимо. Она возвращалась к жизни, студия помогала ей нарастить новую кожу поверх саднящей раны – поселившегося в ней за прошедшие два года смятения. Бродя вместе с Тинкой по магазинам в поисках необычной корзиночки для хлеба, стараясь предугадать, как Мэл решит осветить блюдо с тушенной в вине рыбой или что еще придумает Шэрон, чтобы сделать еще более свежими артишоки, Джез мало-помалу начинала забывать о своем раненом сердце.
– Не могу найти «именное фото» для Мэла, – сказала как-то июньским днем 1982 года Джили, непривычно растерянная в этот день, роясь в кипах досье и папок.
– Это и немудрено. Откуда им тут взяться? Это же негативы снимков, сделанных в прошлом году. Хочешь, я сбегаю в магазин за поздравительной открыткой?
– Нет, дело не в этом, Джез. Каждый год в день своего рождения Мэл посылает одну из своих работ всем клиентам, настоящим и будущим, а также представителям рекламных агентств и журналов. О том, что это день его рождения, никто и не догадывается. Ты знаешь, как он застенчив, но такой ритуал ему по сердцу. И Фиби считает, что для будущего бизнеса это гениально.