Все из-за меня (но это не так). Правда о перфекционизме, несовершенстве и силе уязвимости

Браун Брене

Стыд: безмолвная эпидемия

Когда годами изучаешь такую тему, как стыд, легко забыть, сколько людей ее просто не выносят, боятся ее. Мой муж часто напоминает мне, чтобы я не переживала, когда, представившись исследователем чувства стыда, я вижу мгновенно вытянувшиеся лица, как будто вдруг чем-то сильно завоняло. Пару лет назад произошел случай, благодаря которому я многое поняла о стыде и о том, что для выработки устойчивости к стыду очень важны храбрость и сочувствие.

Я летела в Кливленд читать лекцию в университете Кейс Вестерн Резерв. Только я устроилась у окна, как на сиденье у прохода плюхнулась крайне энергичная дама. Я видела ее в аэропорту, она без умолку болтала с другими пассажирами и работниками авиалинии. Устроив небольшую пробку в проходе, она наконец запихнула сумки под сиденье спереди, повернулась ко мне и представилась. Мы с минуту поговорили о погоде в Хьюстоне, а потом она спросила: «Ну а чем вы занимаетесь и зачем летите

в Кливленд?» Как только самолет взлетел, я, слегка повысив голос, ответила: «Я – исследователь и лечу в Кейс читать лекцию». – «Вот здорово, – сказала она. – А что вы изучаете?» Все еще перекрикивая рев моторов, я наклонилась к ней и ответила: «Женщин и стыд». Глаза ее расширились, и она в восторге воскликнула: «Вау!» Потом наклонилась ко мне так, что верхняя часть ее тела нависла над сиденьем, расположенным между нами. «Женщина-эстет! Как интересно! Расскажите поподробнее!» К этому времени мотор уже работал тише. Я улыбнулась и сказала: «Не “эстет”, а “стыд”». – «Стыд?» – переспросила она упавшим голосом. «Да, – ответила я. – Я изучаю стыд и разные последствия его влияния на жизнь женщин». На этом наш разговор окончился. Дама отвела глаза и сказала, что ей надо передохнуть. Мы три часа сидели в своих креслах молча. Я то и дело чувствовала, что она украдкой поглядывает на меня и на экран моего ноутбука. Раз десять я в ответ поворачивалась к ней и приветливо улыбалась, но она немедленно притворялась спящей. Один раз она даже слегка всхрапнула, без сомнения, притворно, потому что она все время шевелила ногами. Когда я вернулась в Хьюстон, на обеде с коллегой, которая исследует насилие, мне не терпелось поведать ей историю с «эстетом» – уж она-то поймет, каково иногда приходится исследователю подобных тем! Мы посмеялись над тем, что «эстет», безусловно, интереснее, чем стыд, и она призналась, что большинство людей очень интересуются ее исследованиями и в самолете обычно ей самой приходится притворяться спящей. «Не понимаю, – сказала я. – И стыд, и насилие сейчас можно сравнить с эпидемией. Неужели люди думают, что стыд хуже?» Она минутку подумала и ответила: «Пожалуй, нет. Просто стыд – это безмолвная эпидемия. Люди понимают, что такое насилие, и могут говорить о нем. А стыда мы до сих пор боимся. Даже само слово нам неприятно. Ты изучаешь такую тему, о которой не принято было говорить. Стыд так же опасен, как насилие, но мы продолжаем притворяться, что его не существует».

Похоже, моя коллега была права: стыд – это безмолвная эпидемия. Эпидемия, потому что подвержены ей мы все. Безмолвная, потому что мы не можем или не хотим открыто говорить о стыде и изучать, как он влияет на нашу жизнь, семью и общество. Наше молчание загнало стыд в подполье, откуда он и просачивается теперь в нашу личную и общественную жизнь, коварно и незаметно разрушая ее. Когда-то социологи недопонимали и недооценивали проблему стыда, но теперь все больше исследователей и практиков изучают роль стыда в возникновении проблем, связанных с психическим здоровьем населения, таких как депрессии, тревожные расстройства, зависимости, расстройства пищевого поведения, моральное подавление, самоубийство, сексуальное оскорбление и все виды насилия, включая семейное [1] [1] .

1

Здесь и далее цифры в скобках отсылают к разделу «Примечания» в конце книги. – Прим. ред.

Как и в случае с растущей эпидемией насилия, стыд стал для многих, странным образом, формой самозащиты и доступным источником развлечения. Брань и клевета вытеснили всенародные дискуссии о религии, политике и культуре. Мы апеллируем к стыду, чтобы муштровать, воспитывать и дисциплинировать наших детей. В телепрограммах самый высокий рейтинг у тех передач, где демонстрируют жестокие семейные сцены, интриги, склоки, бойкоты и публичные унижения. Мы стыдим других не только для того, чтобы защититься, но и для того, чтобы развлечься, – и при этом не можем понять, почему мир кажется таким недружелюбным, почему политика превратилась в кровавый спорт, почему дети становятся тревожными и напряженными, почему уровень массовой культуры упал ниже некуда и почему мы все чаще ощущаем одиночество и разобщенность.

Как и в случаях с другими эпидемиями, мы так погрязли в борьбе за себя и свою семью, что просто не видим связей, которые позволили бы нам разглядеть картину целиком, на некоторой дистанции. Мы не осознаем, насколько проблема огромна. Нам кажется, что это наши личные проблемы, связанные с самооценкой, а не серьезный порок общества.

Чтобы стало понятнее, как мы переживаем стыд, я познакомлю вас со Сьюзен, Кайлой, Терезой и Сондрой. У меня была возможность проинтервьюировать их дважды – в начале исследования и спустя несколько лет после того, как они начали практиковать стратегии стыдоустойчивости. На всем протяжении книги их истории будут развиваться, служа важными примерами того, как действенно, но и трудно практиковать храбрость, сочувствие и соединение.

Сьюзен,

когда мы встретились, еще не было тридцати. Она уже три года как вышла замуж, ее дочери исполнился год. Сьюзен работала специалистом по лечебной физкультуре, любила свою работу, но уже год сидела дома с ребенком. В семье стало туговато с деньгами, и Сьюзен решила выйти на работу на неполный день. В интервью она вспоминала тот момент, когда ей показалось, что она наконец-то нашла подходящую работу. Она говорит, что пришла в восторг. Ей не только предложили частичную занятость по специальности: в церкви, которую она посещала, оказалось свободное место для ее дочки в программе «День маминых дел». Сьюзен не терпелось поделиться хорошей новостью, и она позвонила старшей сестре. Но вместо того чтобы поздравить ее, сестра сказала: «Не понимаю, зачем ты ее вообще рожала, если не собираешься воспитывать». «Мне, – вспоминает Сьюзен, – как будто под дых врезали. Я задохнулась. Это был полный кошмар. Моя первая мысль: “Я – плохая мать”. В тот же вечер я решила отклонить предложение».

Когда я интервьюировала Кайлу, ей было около сорока пяти, за плечами – успешная карьера в рекламе. Она жила одна в большом городе на Восточном побережье. Отец Кайлы страдал болезнью Альцгеймера, и Кайла пыталась совместить работу с уходом за ним. Самой трудной проблемой стала начальница Кайлы, Нэнси. Кайла описывает Нэнси как «человека, которому никогда не станешь рассказывать о себе». Когда я попросила объяснить поподробнее, что она имеет в виду, она сказала, что Нэнси обладала удивительной способностью находить больное место – а значит, чем больше она знает про твою жизнь, тем лучше вооружена против тебя. Два года назад у Кайлы умерла мать, и та долго была подавлена, переживая эту потерю. Как-то она рассказала Нэнси о своей депрессии, и начальница открыто заговорила об этом при всех сотрудниках. И вот теперь, хоть Кайла и боялась коварства Нэнси, ей пришлось рассказать о ситуации с отцом, потому что поиск сиделки мог занять довольно долгое время, наверняка пришлось бы отпрашиваться с работы. Сразу после этого разговора Нэнси назначила совещание, где объявила, что Кайла отстраняется от проекта, который она вела. «Она посмотрела на меня и сказала, обращаясь ко всей группе: “Вы же знаете Кайлу. У нее вечно какие-то драмы”. Меня просто парализовало. Я застыла. Меня размазали. Неужели Нэнси права? Я правда такая психованная? Почему я такая дура, зачем ей рассказала?»

Когда я встретила Терезу, мать троих детей (младшему три, старшему одиннадцать), ей было тридцать пять. Ситуация, которую она описала, длилась не больше пяти минут, но накал страстей был огромный. Тереза стояла перед зеркалом и дико ненавидела свое тело. «Бывают такие дни, – рассказывала она, – когда ничего не подходит – я перемерила все джинсы». В ярости Тереза стала хватать себя за бедра с внутренней стороны, щипать жировые складки, свисавшие по бокам, там, где резинка бюстгальтера. Она выкрикивала: «Уродина! Я уродина!» Все это усугублялось тем, что дети в соседней комнате дрались из-за телевизора, а телефон звонил как оглашенный. Она заорала на детей: «Возьмите трубку, вы что там все с ума посходили! Оглохли, что ли!» Наконец она закрыла лицо ладонями и начала всхлипывать. Когда она подняла голову, то увидела рядом своего младшего. Он испуганно произнес: «Мамочка плачет. Мамочка, прости меня». При виде сына Терезу переполнили стыд и вина. Она сказала мне, что никогда не забудет того дня. «Иногда мне тошно от всего этого: от моего тела, от детей, от дома – от всей жизни. У меня в голове есть картинка того, какими я хочу видеть себя и свою жизнь, но реальность всегда не дотягивает. Бывают моменты, когда мне так стыдно, что я это вымещаю на детях».

Сондре было примерно пятьдесят пять, она преподавала в высшей школе. Со смесью печали и раздражения она рассказала мне: «Я обожала поспорить с деверем о политике. Мы спорили годами. Однажды в воскресенье вечером мы с мужем ехали домой после ужина с его братом, и он мне сказал: “Ненавижу, когда ты с ним препираешься. Дональд – умный человек, у него магистерский диплом; не лезь ты к нему со своими глупостями”. Он добавил, что мои мнения невежественные и глупые и что он из-за этого плохо выглядит в глазах брата. Больше я с его родней не общалась».

Как по-вашему: Сьюзен, Кайла, Тереза и Сондра просто страдают от низкой самооценки? Нет. Стыд и самооценка – разные категории. Оценка – это мысль. Стыд – это чувство. Наша самооценка основана на том, как мы видим себя, свои сильные и слабые стороны, в течение какого-то времени. Это то, как и что мы о себе думаем. А стыд – это эмоция. Это то, что мы чувствуем, пережив какой-то факт или событие. Когда мы стыдимся, мы не видим картину в целом; мы не подсчитываем недостатки и достоинства. Мы просто чувствуем себя одинокими, брошенными, неполноценными. Моя подруга и коллега Мариан Манкин так описала разницу между стыдом и самооценкой: «Самооценка – это когда я размышляю: кто я, кем хочу быть, откуда пришла, что преодолела и что у меня получилось. А когда я стыжусь, меня отбрасывает вниз, в глубокую яму, в ничтожество, и я теряю это чувство контекста. Я оказываюсь в такой ничтожной позиции, из которой мне ничего уже не видно. Только мое одинокое, никчемное положение».