Все как у людей (сборник)
Шрифт:
Отец всегда насмехался над Викентием Павловичем. Называл его «Викеша-профессор». Я могу долго думать и вспоминать о Викентии Павловиче. Но когда я это делаю, голова начинает болеть сильнее, и что-то ноет в груди.
Я очень замерз, надо встать и уйти, но некуда. Среди одноклассников у меня друзей нет. Их интересы кажутся мне глупыми и пустыми. Мне, например, скучно обсуждать марки авто, девчонок, клубы. Наши девчонки меня вообще не интересуют. Класс поделен на «звезд» и «серых мышей». Я оказался не у дел. Они не знают, куда меня отнести. Мне наплевать, лишь бы
Из парней в классе лидирует парочка, Аслан и Игорек. Они вечно торчат в фитнес-клубе и помешаны на своей внешности. Причем, Аслан твердо убежден, что является копией Антонио Бандераса. Он подражает ему во всем, даже в прищуре глаз. И ник в интернете, естественно, «Антонио». Его товарищ по клонированию, Игорек, избрал кумиром Лунгрена. Я как-то был у Игорька дома, его комната похожа на музей имени Дольфа. Игорек постоянно качает мускулы и осветляет волосы. Фигура у него, конечно, приличная, но «Дольф» с носом картошкой, сильно. Игорек мечтает сделать пластику.
Наши девчонки от доморощенных голливудских звезд без ума. Аслан и Игорек чувствуют себя комфортно. Красавицы, Ленка и Светка, никому не подражают, они просто убеждены в своей неземной красоте. Причем, Ленка учится в нашем классе, а Светка – в параллельном. Это не мешает им всегда ходить вдвоем, подчеркивая неотразимость друг друга.
В принципе, разговаривать в нашем классе о чем-то серьезном почти не с кем. Вот только, если с Галкой, но она, как в классическом примере про умных девушек, толстая, некрасивая и в очках. Если бы нас видели вместе вне школы, мы стали бы прекрасной мишенью для одноклассников. Я иногда захожу к ней поболтать. Теперь, когда Викентия Павловича не стало, мне ведь совсем не с кем разговаривать. Жалко, что Галки нет дома, а то я сидел бы у нее и не стучал зубами от холода.
Домой не пойду, не могу видеть отца. Я с ним опять поругался, вдобавок получил от него оплеуху. При моей частой головной боли прекрасное лекарство. Он отвесил мне подзатыльник, когда я назвал его примитивным солдафоном. Он цеплялся ко мне все утро. То смеялся, что я «богатырь-соплей-перешибешь». Я действительно худой, но коренастый отец не вызывает у меня желания наращивать мышцы. Потом он прицепился к моему бледному лицу и прыщикам. Посмеивался, что уже пора с девчонками мутить, тогда и прыщи исчезнут. Ненавижу, когда он так говорит! Я старался не вступать в разговор и уйти к себе в комнату, но он пошел за мной.
Взяв со стола книгу Картасара, опять стал, глумливо похохатывая, рассказывать, что в моем возрасте единственной его проблемой был контакт без последствий. А я – сижу с дурацкими книгами и сушу свои и так свернутые Викешкой-профессором мозги. Кстати, книжка-то, небось, тоже Викешкина? Оно и видно. Автора-то зовут Хулио. Ну, ясен пень, как еще могут звать писателя, которого читал Викеша? Тут я выхватил книгу и назвал его солдафоном.
Мама начала орать, что меня нельзя бить по голове, последние мозги отшибет. Потом начала всхлипывать, что отец всегда ей изменял, дня спокойного не было. Теперь хочет, чтобы сын стал таким же шлындой.
Мне все противно, даже пейзаж перед глазами. Холодно и тоскливо, я закрываю глаза.
Слышно, что на мою скамейку кто-то сел. Мне все равно. Я чувствую дым сигареты. Закурить бы сейчас. Но у меня с собой нет сигарет и денег тоже. Может, попросить?
Рядом сидит парень. Он выглядит как-то необычно, и в упор смотрит на меня. Наверное, его можно назвать красивым, но его внешность больше подходит манекену. Правильные черты лица, бледная ровная, чистая кожа. Длинная прядь волос слегка прикрывает глаз. На нем черное пальто и черные джинсы. Мне показалось, что глаза парня накрашены. Сейчас начнет клеиться, придется уйти, но не хочется шевелиться.
– Возьми, – парень протягивает мне пачку сигарет.
Я не двигаюсь.
– Ты же хочешь курить, бери. Ты меня не за того принял. – Его узкие губы тронула скептическая улыбка.
Я достаю сигарету из протянутой пачки. Парень чиркает зажигалкой и вижу, что его глаза не накрашены, а словно обведены тенью.
– Тебе плохо?
– Мне не плохо, мне отвратительно.
– Расскажи.
И я почему-то начинаю говорить про все. Про себя, про отца, про Викентия Павловича. Он молча слушает меня. Его лицо абсолютно непроницаемо. Но я не могу остановиться, говорю и говорю. Только когда я повышаю голос и с болью почти выкрикиваю:
– Теперь, когда Викентий Павлович умер…
Он кладет мне руку на плечо, и буквально пронизывая меня своими темными глазами, говорит:
– Он не умер! Он просто стал свободным, понимаешь, абсолютно свободным.
Оторопев, я замолкаю. Он продолжает смотреть на меня своими странными глазищами.
– Ты знаешь, что такое быть свободным? От всего? От чувств, эмоций, страданий?
– Но ведь его больше нет! Мне от этого больно и плохо!
Парень медленно затягивается сигаретой.
– Это тебе больно и плохо, а он освободился. Ему хорошо, в отличие от тебя.
Я молча курю. Не знаю, что ответить. Наверное, он прав. Интересно, почему я ему все рассказываю? Даже с Галкой особо не пускаюсь в откровенности, не хочу выглядеть слабым. Тянущая боль схватывает голову стальным обручем, я морщусь.
Парень молча смотрит на меня и встает со скамейки.
– Пошли
– Куда?
– Какая тебе разница? Тебе все равно куда.
– Ты прав, мне все равно куда и все равно с кем.
– А сейчас ты врешь сам себе. Тебе всегда важно с кем, поэтому ты в основном один.
Мы заходим в подъезд какого-то дома и поднимаемся на лифте. Я думал, что мой новый знакомый ведет меня к себе. Но мы вышли на последнем этаже и поднялись по железной лестнице на чердак.
– А я думал, все чердаки давно закрыты.
– Этот открыт. Можешь приходить сюда, когда захочешь.
Мы сидим на полу, на каких-то картонках. Я прижался спиной к трубе отопления и, наконец-то, перестал стучать зубами от холода.