Все лучшие повести для детей о весёлых каникулах (сборник)

Алексин Анатолий Георгиевич

– Сперва Андрея Никитича отвезу, а потом за вами приеду, – сказал Саша, деловито взбираясь на треугольное кожаное сиденье.

– Нет уж, вы гостя везите «до дому, до хаты», а я – пешим ходом. – Андрей Никитич похлопал себя по боковому кармашку спортивной майки. – Пусть оно у меня подышит немного…

– Болит? – участливо спросил я.

– Болит не болит, а… как бы это объяснить тебе? Ну, ты вот чувствуешь, что у тебя здесь, с левой стороны, есть сердце?

– Нет! – решительно ответил я, потому что действительно никогда этого

не чувствовал.

– А я вот всё время его ощущаю… И не в переносном, а в самом что ни на есть буквальном смысле слова. И такое оно у меня тяжёлое, что даже дышать трудно. Так что я уж прогуляюсь: авось полегчает немного.

Андрей Никитич зашагал к городу, а мы начали рассаживаться. Саша предложил, чтобы я, как гость, сел в коляску, а Липучка забралась ко мне на колени и держала в руках мой чемоданчик. Но Липучка отказалась.

– Ой, что ты, Саша!.. – как-то смущённо воскликнула она. – Он же меня не удержит: я тяжёлая!

– Стесняется, – шепнул мне Саша. И в самое ухо добавил: – Она влюблена в тебя!

– Что-о?!

Я с интересом, будто на какую-то совершенно незнакомую девчонку, взглянул на Липучку, которая смело забралась на неудобное металлическое сиденье, приделанное к задней раме.

– Ноги в спицах запутаются, – сказал Саша.

– Вот ещё! Я привычная…

– Ну, смотри!

Я опустился в глубину коляски, мопед застрекотал, – и мы поехали.

То, что Липучка, оказывается, была в меня влюблена, как-то очень странно на меня подействовало. Я вдруг заметил, что у меня худые руки, без малейших признаков мускулов («Лапша!» – как говорил папа), и накинул на плечи курточку, хотя было очень тепло. Помимо воли я стал следить за своим собственным голосом, – и Саша даже удивлённо спросил: «У тебя насморк, что ли?» Я неожиданно вспомнил о том, что фотограф, снимавший меня как-то в фотоателье вместе с мамой и папой, сказал: «Тебя лучше брать в профиль!» И я старался теперь поворачиваться к Липучке профилем, который, наверное, был у меня красивее, чем всё лицо целиком.

Я знал, что вот сейчас мы обогнём берёзовую рощу – и сразу увидим Белогорск… И мы его в самом деле увидели, – и мне снова показалось, что городок взбежал на высокий зелёный холм, но некоторые домики не добежали до вершины и остановились на полпути, на склоне, чтобы немножко передохнуть. И ещё я увидел большой зелёный щит на краю дороги, которого не было в прошлом году. Он был разрисован зелёной краской, и на этом фоне, словно на густой, сочной траве, большими красными буквами было написано: «Ты въезжаешь в „город, где скоро захочется жить!“» Саша торжественно ткнул пальцем в этот плакат:

– Вот для чего мы тебя вызвали! Понятно? Мы за такой город с утра до вечера боремся. И ты будешь бороться. Будешь?

– Буду! – ответил я.

Липучка так бодро заёрзала на своём неудобном металлическом сиденье, что ноги её замелькали где-то возле самых спиц.

– Осторожно! – предупредил я Липучку, стараясь, чтобы голос

мой при этом звучал не взволнованно и заботливо, а строго и покровительственно.

Я вообще решил, что буду теперь вести себя с Липучкой не так просто, как в прошлом году. И что при первом же удобном случае обязательно объясню ей (как это сделал Евгений Онегин в опере, которую я смотрел и слушал по телевизору), что люблю её всего-навсего «любовью брата», то есть так же, как Саша, который и в действительности был её двоюродным братом.

– Мы тебя тоже примем в комитет… Если заслужишь! – сказал или, вернее, крикнул Саша, потому что мы все не разговаривали, а орали, чтобы заглушить стрекотание мопеда.

– А вы чем заслужили?

– Поступками! – крикнул Саша.

– Какими?

– Скоро узнаешь!

– Ты расскажи ему, как у нас всё началось, – вмешалась Липучка.

«Заботится! Хочет, чтобы я обо всём узнал по порядку, с самого начала!.. – От этих мыслей мне почему-то стало очень приятно. – А хорошо, когда тебя любят!» – подумал я.

– Всё началось с велосипеда! Вот с этого самого! – крикнул Саша.

– То есть с мопеда?

– Нет, он ещё тогда был велосипедом. Это уж мы потом его сами в мопед переделали и коляску приспособили… Его Андрей Никитич своему племяннику подарил. Как совсем сюда переехал, так и подарил: врачи-то ему самому кататься запретили. Понятно?

– Понятно. А разве у него тут есть племянник?

– Есть! Кешка-Головастик… Только ты его в прошлом году не видел: ты к дедушке приезжал, а он к бабушке уезжал…

– Головастик?

– Прозвище такое. У него голова большая, лобастая, и всё время из неё всякие идеи наружу выскакивают. Кешка за один час столько всего напридумать может, что тебе и за год не придумать!

– А тебе?

– И мне тоже…

Мне почему-то было неприятно, что Саша в присутствии Липучки нахваливает какого-то незнакомого мне Головастика.

– Противное прозвище! Головастик! – прокричал я, заглушая стрекотание мопеда. – Лягушечье какое-то…

– Ой, Шура, ты не прав! – снова вмешалась Липучка. – Это же от слова «голова» происходит, а голова – самое главное в человеке!

– Главное – это сердце! – неожиданно для самого себя возразил я. – Душа должна быть у человека!..

Эти мои слова произвели на Липучку большое впечатление, – она замолчала и даже перестала ёрзать на своём неудобном сиденье. А Саша продолжал:

– Всем на этом новеньком велосипеде покататься хотелось! Мы даже расписание завели: кто за кем катается. И Кешка-Головастик тогда придумал… «Давайте, – говорит, – детский общественный транспорт создадим! Общий гараж устроим, свезём туда все велосипеды: и двухколёсные, и трёхколёсные, – и самокаты тоже, и педальные автомобили… И все будем пользоваться поровну!» Так мы и сделали! У нас старый сарай был, в котором раньше дрова хранились, – мы его подремонтировали и в гараж превратили. Понятно?

Конец ознакомительного фрагмента.