Все люди смертны
Шрифт:
— Я ничего не требую.
— У вас есть все, — с горечью произнес я. — Мир велик, и стоит захотеть, он будет ваш.
— Мне ничего не нужно.
Она сидела выпрямившись, чуть напряженно, держа руки на коленях, и я подумал, что ей и в самом деле ничего не нужно; удовлетворенная или разочарованная, она всегда будет верна себе.
Я взял ее за запястье, она удивленно взглянула на меня.
— Забудьте Антонио. Станьте моей женой. Разве вы не знаете, что я люблю вас?
— Вы?!
— Вы полагаете, что я не способен
Она высвободила руку.
— Не знаю.
— Почему я внушаю вам отвращение? — спросил я.
— Я не испытываю отвращения к вам.
— Вы боитесь меня? Считаете меня дьяволом?
Она колебалась.
— Так что?
— Вы не человек! — с внезапным ожесточением бросила она и, окинув меня внимательным взглядом, добавила: — Вы мертвец.
Я схватил ее за плечи, мне хотелось сломить ее, и вдруг я увидал себя в глубине ее глаз: мертвец. Я мертв — как кипарисы, что не ведают ни зим, ни весеннего цветения. Я отпустил ее и молча удалился. Беатриче по-прежнему неподвижно сидела на каменной скамье; она мечтала об Антонио, которого влекла война. А я вновь был в одиночестве.
Несколько недель спустя Антонио с помощью войск герцога Анжуйского овладел Ривелем; во время штурма он был ранен; пока в Кармоне затевали празднества в честь победы, я отправился в Виллану, куда доставили Антонио. Он лежал в постели, бледный, кожа да кости; он был ранен в живот.
— Отец, вы гордитесь мною? — спросил он с улыбкой.
— Да, — ответил я.
Я тоже улыбался, но в груди у меня бушевал вулкан, заливая все пылающей лавой. Всего лишь рана в живот; и двадцать лет забот, двадцать лет надежд пошли прахом.
— В Кармоне гордятся мною?
— Никогда еще нигде в Италии не устраивали празднеств прекраснее тех, что дают в честь твоей победы.
— Если я умру, — выговорил он, — скрывайте мою смерть до тех пор, пока не закончатся праздники. Праздник — это так замечательно!
— Обещаю тебе, — заверил я.
Он смежил веки со счастливым видом. Он умирал удовлетворенный, прославившийся; будто его победа и впрямь была истинной победой, будто само это слово имело смысл. Его будущее не таило угроз; у него больше не было будущего; он умирал, сделав то, что хотел сделать, он навсегда оставался героем-триумфатором.
А мне никогда не покончить с этим, думал я, глядя в добела раскаленное небо.
Я сдержал свое обещание; лишь Беатриче знала, что Антонио умер. Ничего не ведавший радостный люд кричал: «Да здравствует Кармона! Да здравствует Антонио Фоска!» Целых три дня по городским улицам сновали процессии, на центральной площади проходили турнирные поединки, в трех городских церквях разыгрывали мистерии. В церкви Сан-Феличе во время мистерии Пятидесятницы искры, олицетворявшие языки пламени Святого Духа, попали на гобелены, и церковь загорелась, но народ безразлично взирал на пожар. Все пели и танцевали. Площадь с фасадами, затянутыми
— Почему не тушат пожар? — сказала Элиана.
Она стояла возле меня на балконе; подаренное мною золотое ожерелье с рубинами украшало надушенную шейку.
— Это праздник, — ответил я. — И в Кармоне достаточно церквей.
Нам понадобилось тридцать лет, чтобы возвести эту церковь, а сгорела она в одну ночь. Кому до этого было дело?
Я вернулся в освещенную гостиную. Мужчины и женщины, разодетые в парчу, сверкающие драгоценностями, танцевали. Бежавшие из Ривеля и посланные из других покоренных городов собрались под балдахином вокруг послов герцога Анжуйского. Звучали грубый говор французов и угодливый смех всех прочих. Среди танцующих я увидел Беатриче. На ней было красное шелковое платье, она танцевала с французским дворянином. Когда музыка стихла, я направился к ней.
— Беатриче!
В ее улыбке таился вызов.
— Я думал, вы в своих покоях.
— Как видите, я спустилась.
— Вы танцуете!
— Разве не подобает мне вместе со всеми праздновать триумф Антонио?!
— Прекрасный триумф! — с горечью бросил я. — Его чрево уже поедают черви.
— Замолчите, — тихо сказала она. Лицо ее пылало.
— У вас лихорадка, — сказал я. — Зачем вы себя мучите? Идите оплакивать Антонио.
— Он умер победителем.
— Вы так же слепы, как он. Взгляните на них.
Я указал ей на французов с дерзкими лицами и массивными руками, наполнявших залу безудержным гоготом.
— Вот истинные победители.
— И что же? Это наши союзники.
— Чересчур могущественные союзники. Ривельский порт станет им опорой для похода на Неаполь. А когда они захватят Неаполь…
— Мы сможем победить и французов, — возразила Беатриче.
— Нет.
Выдержав долгую паузу, она сказала:
— Я хотела просить вас о милости.
Я взглянул на ее помертвевшее личико:
— Вы впервые…
— Позвольте мне уехать отсюда.
— Куда вы направитесь?
— Поселюсь у матери.
— Будете ежедневно стирать белье и доить коров?
— Почему бы и нет? Не хочу оставаться здесь.
— Для вас столь невыносимо мое присутствие?
— Я любила Антонио.
— Он умер, не вспомнив о вас, — отрезал я. — Забудьте его.
— Нет.
— Вспомните детство, — сказал я. — Как вы любили жить!
— Вот именно.
— Останьтесь. Я дам вам все, что вы не пожелаете.
— Я хочу уехать.
— Упряма как осел! — вспылил я. — Что за жизнь ждет вас там?
— Жизнь. Разве вы не понимаете, что подле вас невозможно дышать? Вы убиваете все желания. Да, вы даете, даете, но даете лишь безделки. Может, поэтому Антонио выбрал смерть: вы не оставили ему иного способа жить.