Все миражи лгут
Шрифт:
Романтика, если она и завихрялась розовым туманцем в восемнадцатилетней голове, исчезает, как тот же утренний туман в стихах классика, уже на курсе молодого бойца. Человек начинает понимать, что воинская служба – это прежде всего просто работа. Просто работа, пахота и надо научиться делать ее на совесть, а если возможно, то и лучше всех. Ты должен научиться прыгать с парашютом днем и ночью, на горы, на лес, на воду. За десять прыжков ты не успеешь стать мастером – прыжков нужны сотни. Ты должен уметь стрелять из всего, что стреляет, и из любого положения попадать в цель – хотя бы одной пулей, но в каждую мишень. Если ты за службу отстрелял лишь первое упражнение «три одиночных – шесть очередью» – какой
Ты должен научиться бесшумно снимать часового и выживать в рукопашной схватке, в которой надо уметь пользоваться как ножом, так и всем, что попадется под руку. Тебе придется научиться подолгу обходиться без еды, воды и огня, выживать в таких условиях, в каких выжить невозможно, казалось бы, в принципе. Тебе придется драться одному против пятерых – и ты начнешь со временем понимать, что за одного битого дают не двух, а десяток небитых. Тебе придется набегать сотни и тысячи километров, потому что в спецназе крепкие ноги – это твой шанс выжить тогда, когда по твоим следам будет идти погоня из прекрасно обученных охотников за диверсантами. Тебе придется…
Список почти бесконечен, и учиться и пахать тебе придется не год и не два, а всю жизнь в спецназе. И если ты станешь настоящим матерым волком – у тебя есть шанс уцелеть в страшной игре по имени «Война», в которой есть всего лишь один главный приз – жизнь. Ведь, если отбросить в сторону красивые и глупые слова о том, что на войне в первую очередь гибнут лучшие, то сразу становится понятно, что гибнут в первую очередь как раз плохо подготовленные или совсем необученные. Именно те, кого какая-то сволочь когда-то цинично назвала «пушечным мясом».
Спецназ тоже иногда несет потери, но, ввиду особой подготовки, как правило, меньше других. Стая матерых волков не боится в лесах никого – они порвут любого, кто встретится на их пути. Волкам страшна лишь охота с вертолета, когда «серых хищников лесных, матерых и щенков» убивают не в честной схватке, а просто расстреливают, не оставляя ни малейшего шанса на спасение. Спецназ умеет делать свою работу и не боится никого и ничего. Кроме предательства, когда – как это было с Армией в конце восьмидесятых и в девяностых – свои же начинают расстреливать своих с вертолетов. К счастью, расстреляли не всех и Армия у нас еще есть. Есть и настоящие мужики, которые без особой шумихи и дешевой похвальбы умеют решать любые боевые задачи. Правда, война есть война и порой на базы живыми возвращаются далеко не все. Война – дама жестокая и ей плевать на самую серьезную подготовку – она иногда с завязанными глазами палит наугад, а иногда с усмешечкой сталкивает одну стаю с другой – такой же серьезной и подготовленной…
…Длинная очередь из крупнокалиберного пулемета БТРа вновь разорвала настороженную тишину, на пару минут воцарившуюся над окраиной небольшого поселка, приткнувшегося у подножия невысокого горного хребта, где-то чуть севернее примыкавшего к массивам Северного Кавказа. Дробный грохот подхватило глуховатое в этот серенький сырой день эхо и немного погоняло его между длинных каменистых склонов, покрытых серо-желтой мертвой травой и редкими зарослями голых кустарников. Вслед басовитому голосу пулемета сухо ударили хлесткие автоматные очереди и несколько раз грохнули тугие разрывы ручных гранат. Пули с хрустом яростно вгрызались в сложенные из добротного красного кирпича стены, высекая облачка красной пыли и кирпичной крошки, с противным визгом рикошетили и улетали неведомо куда. Из узких окон второго этажа дома ответными очередями огрызались не то два, не то три автомата. Патронов боевики, засевшие в доме, больше напоминавшем некое подобие старинного крепостного форта, явно жалеть не собирались. Штурм длился уже больше двух часов, но реальный результат, который должен был представлять собой
– Вот суки, а… – лейтенант Сорокин привалился спиной к невысокому, сложенному из дикого камня заборчику, и, сноровисто поменяв опустевший рожок на полный, передернул затвор своего АКМСа. – Сейчас бы из танка по ним пару раз жахнуть – и песня вся…
– Или бортовым залпом крейсера, – майор Орехов, командир группы спецназа, выудил из узкого кармана измятую красную пачку самой обычной «Примы» и прикурил, сердито пыхая серо-голубым дымом. – Ну нет у меня танка, лейтенант… Нет, так у нас дело не пойдет. Дом мужики строили на совесть, на века. Мы так до весны перестреливаться будем, а через полчасика уже темнеть начнет…
– Слушай, майор, а как они так попались, а? Такие неуловимые и вдруг…
– Как обычно. А то ты не знаешь, что вся оперативная работа держится на стукачах… Кто-то из местных стукнул, ребята из ФСБ подсуетились, и вот мы здесь, а они там, в доме. И наша задача – их обезвредить. Как говорят в теленовостях: «В результате боевой операции уничтожены куча боевиков и один из печально известных полевых командиров». Вот там, в доме этом чертовом, как раз такой средненькой величины командир и отстреливается. Как его там… Мадаев, что ли? Да какая нам на хрен разница, кто он там… Надо его брать.
– Так брать или уничтожать? – в глазах Сорокина на секунду мелькнула злая усмешка и было не очень понятно, кому эта усмешка адресована – то ли телевизионщикам, то ли мужикам из ФСБ, у которых были свои, специфические цели и задачи, частенько не очень-то совпадавшие с целями, которые ставили перед собой спецназовцы.
– А это уж как карта ляжет, – неопределенно цыкнул зубом Орехов.
– Товарищ майор, они на связь вышли, – к Орехову подобрался один из бойцов и, присев на колено, протянул трубку мобильного телефона. – Вот, из окна выбросили. Хотят с командиром говорить…
Трубка тут же отозвалась мелодичным звоном и выдала популярную в определенных кругах мелодию: «А мы с тобой кайфуем…» Майор нажал кнопку приема.
– Командир слушает. Что надо?
– Слушай, слушай. Ты, командир, какое училище заканчивал, а?
– Военное. Дело говори.
– Может, мы с тобой в одном училище учились, а, уважаемый? Я хорошо учился, воевать умею. Не взять вам нас. Только людей зря потеряешь. Зачем тебе это? Давай так: вы даете нам полчаса, и мы уходим, а? А в доме найдешь потом подарок для тебя и для твоих людей – очень хороший подарок. Полгода сможешь жить по-человечески…
– Я не принимаю подарков от незнакомых. Пустой у нас разговор. Даю тебе три минуты. Выходите с поднятыми руками – и всем хорошо. Мы – домой, а вы – в теплую тюрьму. Все. Три минуты! – Орехов нажал отбой.
– Думаешь, сдадутся? – скептически скривился лейтенант.
– Это вряд ли, – мрачно качнул головой Орехов. – Так, лейтенант, сделаем так…
Расчет Орехова оказался правильным: с тыльной стороны дома, куда удалось незаметно пробраться через соседний двор, оказалось малюсенькое окошко в цоколе, через которое майор с лейтенантом Сорокиным смогли пробраться в подвал. Если бы Орехову еще вчера кто-то сказал, что в это небольшое отверстие сможет пролезть взрослый человек, майор не поверил бы. Однако нужда вертеться заставит и, сняв каски-сферы, разгрузки и бронежилеты, офицеры буквально ввинтились в лаз, до крови обдирая себе кожу на боках. Затем снаряжение снова было надето и началось быстрое и бесшумное прочесывание каждого закоулка, коридорчика и комнаты. Все это несколько напоминало картину боя в каком-либо из домов Сталинграда зимы 1942 года: на одном этаже немцы, на другом – наши, и кто владеет домом – толком сказать не мог никто…