Все могу (сборник)
Шрифт:
В кабинет вошел Сергей Петрович. Событие из ряда вон. Происходило это так же не часто, как роды у слонов.
Чтобы посетитель сразу понял, кто здесь главный, спросил озадаченно:
– Что вообще происходит?
Марина тихо объяснила:
– В газеты часто пишут сумасшедшие, и только в нашу газету они еще и приходят.
Старец был глуховат.
– Что вы сказали?
Марине опять пришлось кричать на ухо:
– Спасибо, Степан Кузьмич, что нас не забываете. Вот наш главный редактор пришел с вами познакомиться…
Старец резко развернулся и начал объяснять Сергею Петровичу
Настя долго не брала трубку и слабо сказала: «Алле».
– Ты к врачу ходила? – тут же напала Марина.
– Да нет. У меня ведь ноги раздулись.
– Обе?
– Да.
– Значит, не тромбоз, – почему-то сказала Марина, хотя ничего в этом не понимала. – Но все равно плохо, Насть. Чего ждать-то? Хочешь, я приеду побуду с тобой.
– А помнишь, когда Катька родилась, я ее кормила и она задохнулась, синяя вся стала. Все кричали, а ты подошла, перевернула ее вниз головой, и Катька дышать стала.
– Нет, не помню.
– Ну, давай, – вздохнула Настя.
А Марина набрала следующий номер.
Гудок, гудок, гудок. Ответ. Марина поздоровалась:
– Здравствуйте, Игорь. Меня зовут Марина Авдеева, и я обозреватель газеты…
На том конце прервали:
– Я знаю, кто вы. В воскресенье в шесть утра за вами приедет машина. Вам удобно?
– Вполне.
– Тогда договорились.
Марина проходила мимо дома, на который так любила смотреть. Остановилась. Возле подъезда лежали еловые ветки. На скамейке сидели пенсионерки, разговаривали, потрясенные подробностями:
– Какой он несчастный. Разом всех. Я тоже говорила, что этот их новый водитель какой-то ненадежный. Очень Лизоньку жалко. Ангел.
– Что ты, Тоня! Это не водитель виноват, наркоманы в них въехали.
Марина, стесняясь, обратилась к женщинам:
– Простите, Лиза – это девочка с четвертого этажа?
– А вы их знаете? – тут же схватилась за вопрос старушка в нерповой шляпке.
– Не совсем…
– Страшное горе. И Юля сама, и Лиза. И мама Юли. Кошмар. Такая беда. Вы зайдите, поминки хоть и кончились…
– Нет-нет, что вы, – отмахнулась Марина.
Марине почему-то показалось, что это ее горе. Личное. Чувство, когда чужая эмоция становится твоей, посещало Марину все чаще, чем дольше она занималась своим не всегда душеполезным, но иногда интересным делом. Чаще она плакала, когда плакали перед ней. Чаще негодовала вместе с недовольными. Вероятно, таким образом она становилась хорошим журналистом. Она не работала ни с экономикой, ни с политикой, но понимала, что человек, про которого в основном писала она, никогда не станет главнее товарно-денежных и административно-политических процессов. А еще иногда Марина писала про моду. По старой привычке, от начала карьеры. Именно с тех звездных времен остались у нее кое-какие наряды, редкой красоты и громких имен их создателей. На черный день, как думалось Марине. Остались и знакомства.
В огромной зале Гостиного Двора находилось около двухсот моделей разной
Дизайнеры энергично и сверхэмоционально давали указания.
В общей суете около стойки для макияжа и причесок Марина разговаривала со стилистом, эксцентричным, может, даже нетрадиционным Сережей, легендой мирового уровня, безусловно талантливым. Что подтверждали его руки и лицо только что накрашенной модели. Беловолосая дива встала, и на ее месте расположилась Марина.
– Маруся, ну что с тобой. – Сережа показал на одежду Марины. – Так нельзя. Ты как будто на Челябинских авиалиниях подрабатываешь.
– А ты в штанах длиной «за зайцами бегать». – Марина парировала.
– Тебе надо в отпуск. – Сережа бережно снял заколку с волос Марины.
– А вот это мысль дня. Давно в Москве? – перевела Марина тему разговора.
– Да. Я же русский. Ха-ха. Кстати, Макс Фактор тоже был русский, работал до эмиграции гримером в Мариинском театре. Но американцы этого не помнят…
Сережа вздохнул и, видимо, вспомнил Голливуд, где проработал последнее время. Три года назад они вместе расходились в собственных профессиональных направлениях – Марина от моды к человеку, Сережа – от народных артистов России к народным артистам США.
– Знаешь, я пока завязал с кино. Кино с точки зрения моей профессии неблагодарно. Делать полгода, год одно и то же лицо в пять, шесть, семь, восемь утра… Вариабельность падает. А так как я считаю себя прежде всего творческим человеком, а не ремесленником, мне приходится каждый раз генерировать новую идею, быть в тренинге. Я не могу себе позволить застояться на такой долгий срок, как съемки фильма.
– Всегда делать то, что хочется. – Марина улыбнулась. – У меня так не получается. Ты молодец!
– А ты с Челябинских авиалиний.
Сережа вряд ли был на них когда-нибудь, но выражение ему нравилось. А Марина, кстати, летала в зауральский Чикаго и ничего плохого не припоминала, разве только цель поездки – маленький, низенький, будто уцелевший после халатной бомбардировки город Карабаш, который гордо нес и поддерживал звание «Самый грязный город мира». В Карабаше стоял медеплавильный завод, располагалось производство серной кислоты, а зимой лежал желтый снег. Проезжающим мимо Карабаша не советовали открывать окна в машинах. Находящихся возле близлежащей речки просили не опускать в воду руки. Восемьдесят процентов детей в Карабаше рождалось с онкопатологией. Карабаш тот город, в котором встретить старость было проблематично. Потому что дожить там до старости никто не умел. Зная это, туда все равно многие приезжали работать. Надежда бережет мечты.
– Пойди к Снежане и попроси у нее приличную юбку. – Сережа прервал воспоминания. – Скажи, я при-ка-зал.
– Слушай, может, и вправду, надеть новую юбку, начать новую жизнь.
– Правильно. Только шушун обязательно к юбке возьми.
– Ударение было на слово «жизнь». Я серьезно.
Сережа внимательно посмотрел через зеркало на Марину. Начес Версаче, который он сделал за разговор, Марине шел. Драмглаз – специальный прием в макияже – тоже, а вот слабость духа – нет.
– Что, товарищ Берия вышел из доверия?