Все они почему-то умирали
Шрифт:
На широкой двуспальной кровати, отделанной дубовой резьбой, разбросав руки в стороны, лежал громадный детина с залитой кровью головой.
– Я не стал поправлять тело, – пояснил Вохмянин, – вдруг, думаю, вам это не понравится.
Объячев был в белом махровом халате с подкатанными рукавами, обнажившими сильные, крупные руки. На запястье, у основания большого пальца, синели наколки, но разобраться сейчас в их содержании было невозможно.
– Обитатели дома – громко сказал Пафнутьев, привлекая внимание Вохмянина, – видели Объячева в таком вот виде?
– Да.
–
– Все.
– Никто не упал в обморок?
– Должен сказать, – Вохмянин опять потер кончиками пальцев молодые морщины на лбу, – здесь публика собралась... не слабая. С хорошими нервами. Поэтому, если вы думаете, что кто-то дрогнет...
– Хотите, признаюсь? – улыбнулся Пафнутьев. – Я никогда ни о чем не думаю. Нет надобности. Все уже передумал. Представляете, как здорово? И теперь живу, слова всякие произношу. А думать... Упаси боже.
– Может, это и правильно, – Вохмянин уже привык к тому, что с начальством спорить не следует. Впрочем, по его искреннему взгляду можно было догадаться, что он и в самом деле согласился с Пафнутьевым.
Худолей протиснулся вперед – пробил его час. Молча, но твердо он отодвинул в сторону Шаланду, его оперативника, Пафнутьев сам догадался отойти к стене. Сфотографировать Объячева можно было только со вспышкой, слабый свет спальни не позволял делать снимки без дополнительного освещения. Худолей заходил с разных сторон, приседал, даже умудрился снять Объячева, взобравшись на подоконник.
Оперативник, оставшийся в одиночестве после того, как его напарника Шаланда высадил на дороге, молча и сосредоточенно, стараясь не мешать Худолею, принялся осматривать вещи, маленькие дубовые тумбочки по обе стороны кровати, стоящий в углу шкаф. Спальня было достаточно большой, метров двадцать пять. Лиловый мохнатый палас покрывал весь пол, до самых стен, как выражаются строители, под плинтус. На одной из тумбочек стояла початая бутылка виски и хрустальный ребристый стакан тоже с виски на дне, из чего можно было заключить, что хозяин перед смертью пригубил этого золотистого напитка.
Оперативник хотел было осмотреть бутылку повнимательнее и уже потянулся к ней, но Худолей успел ударить его по руке.
– Не прикасаться! – сказал он. – Ни к чему!
– Вряд ли отпечатки что-нибудь скажут вам, – проговорил Вохмянин. – Всем было позволено ходить по комнатам. Даже строителям.
– Каким строителям? – быстро повернулся к нему Пафнутьев.
– Я, наверное, не сказал – в доме живут двое шабашников с Украины.
– Что они здесь делают?
– Отделочные работы. Вагонка, уголки, плинтусы, обналичка, лестница... Это все на них.
– Где они обитают?
– В подвале. Там тепло, сухо, тихо.
– Они и сейчас там?
– Конечно, где же им быть. Днем по всему дому шастают, а на ночь – к себе, в подвал.
Пафнутьев подошел к окну, осмотрел шпингалеты, запоры, петли. Поколебавшись, отдернул штору, долго всматривался в ночную темноту. Шаланда тоже подошел к окну, склонился к самому стеклу и, прижав ладони к глазам, долго смотрел в ночь, будто хотел увидеть что-то важное – такое, что никому никогда не увидеть.
– Пуля прошла
– И что же из этого следует? – недовольно проворчал Шаланда, задетый тем, что не его подчиненный увидел след.
– Из этого следует, – Худолей повернулся к Пафнутьеву, давая понять, что отвечает своему начальству, а не каким-то там посторонним. – Из этого следует, Павел Николаевич, что убийца стрелял не от двери, не от окна, не от той или этой стены. Убийца спокойно приблизился к своей жертве и с близкого расстояния, присев и выбрав точку, спустил курок.
– Выходит, что... – начал было Пафнутьев, но Худолей его перебил.
– Маленькая подробность, Павел Николаевич... Пуля прошла сквозь голову и над полом горизонтально. Убийца действительно в момент выстрела присел. Ему, видимо, не хотелось стрелять в лицо...
– Это говорит о многом, – заметил Пафнутьев.
– Очень о многом. – Худолей, не выдержав, подмигнул красноватым своим глазом, давая понять, что уж мы-то с вами, Павел Николаевич, прекрасно знаем, что здесь произошло и как все надо понимать.
– О чем же это говорит? – спросил Шаланда, пересилив обиду.
– Это говорит о характере убийцы, о его отношениях с жертвой, может быть, даже и о половой принадлежности.
– Что значит половая принадлежность? Гомик он, что ли? – Шаланда все больше раздражался, чувствуя, что понимает не все намеки Худолея. – Педик? Сексуал какой-то вонючий?
– У гомика вообще половая принадлежность как бы смазана. Я говорю о другом – мужчина это или женщина.
– И кто же это?
– Будем работать. – Худолей развел ладошки в стороны, прося не торопить его, дать возможность сделать выводы правильные, грамотные, должным образом поданные.
– Что-то ты темнишь, я смотрю.
– Пуля ударилась вот здесь и упала вот сюда, – показал Худолей на маленькое известковое пятнышко в ворсе ковра. – Злоумышленник явно не торопился – он увидел пулю на полу и, несмотря на то что за его спиной колотилась в агонии эта громадная особь, подошел, наклонился, взял ее и унес с собой. Как и орудие преступления.
– Боже, сколько слов! – простонал Шаланда.
– Зато по делу, – проворчал чуть слышно Худолей, кротко взглянув на Пафнутьева, – дескать, мог бы и заступиться.
– У тебя есть еще мысли? – спросил Пафнутьев, откликаясь на жалобный худолеевский взгляд.
– И немало, – горделиво ответил тот.
– Слушаем тебя внимательно.
– Убийца чувствовал себя в этой комнате совершенно спокойно.
– Из чего это следует? – раздраженно спросил Шаланда, видя, что и он, и его опер не участвуют в разговоре, оказавшись как бы отодвинутыми в сторону.
– С вашего позволения, я вернусь к своей незаконченной мысли, – церемонно проговорил Худолей, давая понять, что Шаланда ведет себя не лучшим образом. – Так вот, убийца вел себя не просто спокойно, но еще и свободно. Причин может быть несколько. Возможно, он часто бывал в этой комнате, и она для него была почти родной. И, войдя сюда, он просто пришел к себе. Он мог даже закрыть за собой дверь на ключ.