Все оттенки черного

Степанова Татьяна Юрьевна

— Кать, слушай… я спросить тебя хочу. Можно?

Она кивнула. Встретилась с Кузнецовым взглядом в зеркальце над лобовым стеклом.

— Кать, а что… Нинку муж бросил? Совсем там у них все прахом или же… — Кузнецов теперь ехал медленно, явно не торопясь доставить свою попутчицу домой.

— Муж ей изменил. Потом уехал. Она ждет от него ребенка, как видишь.

— А она тебе что-нибудь говорила… любит она его еще или как?

Катя, мысли которой были сейчас заняты совсем иным, только плечами пожала. Господи, тут о таких вещах серьезных речь идет, а этот дачный ловелас все

о своем!

— Борис отец ее ребенка, Щура, — сказала она как можно строже и внушительнее, насколько, конечно, позволил хмель, круживший голову.

— А про меня она что-нибудь говорит, нет? — тихо спросил Кузнецов и вдруг остановил машину. Облокотился на руль.

— Иногда говорит.

— Плохо или хорошо?

— Хорошо, Шура. Вы же с самого детства с ней друзья.

— Костька с ней гулял, когда мы пацанами тут, на даче, были. А сейчас… Надо же… Кать, а я ведь жениться на ней хочу. Пойдет она за меня, как думаешь?

Катя через силу улыбнулась. Приехали, называется!

— Странные вы люди, Шура.

— Кто это мы? Чему ты улыбаешься?

— Мужчины, вот кто. — Катя вздохнула и сама ощутила, как от нее разит алкоголем. — Ну, что ты меня-то допрашиваешь? Откуда я могу знать, пойдет она за тебя или нет?

— И в полночь на край долины увел я жену чужую. Я думал… она невинна. — Кузнецов печально усмехнулся. — Во? Я жизнь наша какая штука, а? Не знаешь, где найдешь, где потеряешь… Нина на меня в первый-то раз, там, за столом тетки, и не глянула даже, не узнала. Все на Константина нашего багрянородного пялилась. А я… что-то хреново мне, Кать. А ты — «странные вы люди»! Чего ж тут странного. Я то? — Он глядел на Катю, словно ждал от нее ответа. Не дождался. — Я вот только, когда на Нинку смотрю, так сразу… и увез бы ее куда-нибудь от всех вас, от мужа этого ее, от…

— Шура, она не игрушка на час. И не испанка из стихотворения Лорки.

— Я ж говорю: женился бы на ней хоть завтра. — Он чиркнул спичкой, снова закурил. — Я такую, может, всю жизнь искал, как она. Я ей говорю — а она смеется надо мной.

— А что ей делать прикажешь? Плакать? Она и так плачет, все ночи не спит. — Катя горячилась и говорила весьма непоследовательно. — Нина замужем и ждет ребенка. А ты мужчина или кто? Если любишь ее — решать тебе, — она откинулась на подголовник. — Только вот что я тебе скажу, Шура, ты запомни это, пожалуйста. Если ее еще и ты обманешь, то это будет для нее… в общем, думай сам.

Кузнецов повернул ключ зажигания, завел мотор. Швырнул недокуренную сигарету в окно. Через пять минут они уже тормозили у калитки дачи Картвели.

Описывать встречу с насмерть встревоженной долгим отсутствием подруги Ниной можно было в самых черных или, наоборот, в самых суматошных, радужных красках. Но Катя была слишком была вымотана и пьяна, чтобы это делать. Кузнецов по-мужски лаконично подвел итог всем этим Нининым бесконечным «Что случилось?», «Где они?», «Где ты была?», «Я ума схожу от беспокойства!».

— Не шуми, Нин, — сказал он веско. — Всех перебудишь! Я ж привез тебе ее, твою подружку ненаглядную. Ну и ладно. Завтра утром все тебе расскажет.

А Катя лишь слабо отмахивалась: потом, Ниночка, потом… Ее

малость штормило — коленки все еще дрожали, голова от водки кружилась. Доползти бы только до крылечка родного.

— Оставь ты ее, завтра все узнаешь, — донесся до Кати голос Кузнецова. — Пусть спать идет. А ты… — Он кашлянул, а потом голос его зазвучал по-иному — глуше, мягче:— Нина, подойди ко мне, пожалуйста. Слышишь? Пожалуйста… Иди ко мне. Я прошу.

На крыльце Катя все же оглянулась. Пара у калитки в свете фар. И этот поцелуй под безлунным сумрачным небом. Кузнецов, видимо, что-то там для себя уже решил. Что ж, пусть эта сумасшедшая ночь заканчивается лучше поцелуями, чем…

Кате вспомнился Смирнов, скорчившийся на земле, царапающий траву в припадке удушья, сотрясающего его полное тело, как студень. Нет, пусть лучше все это закончится вот так — Нинкой и влюбленным Кузнецовым, чем этой ведьмой на Май-горе, подумала Катя. Хотя бы для того, чтобы потом это было не так страшно и противно вспоминать.

Глава 25

ИНФОРМАЦИЯ

Колосову тоже смертельно хотелось спать. Глядя на себя в зеркало, он с трудом удерживался от жесточайшей самокритики. Если дела пойдут так и дальше, он все больше и больше начнет смахивать на водевильного сыщика из дешевых детективов, этакого «майора из МУРа» или, на худой конец, «полковника с Житной», который не спит месяцами, не ест, не отгуливает годами отпуска, не целуется с девицами и красивыми вдовами, глаз не кажет в отчий дом, а с маниакальным упорством днями и ночами, в зной, град, снег, лютый мороз все служит и служит святому делу охраны общественного порядка — раскрывает, раскрывает, но, увы, до самой последней книжной страницы так и не раскроет суперкрутое и жуткое «общественно опасное противозаконное деяние».

БОЖЕ МИЛОСТИВЫЙ, КАК ЖЕ ОХОТА СПАТЬ! Колосов созерцал себя в тусклое зеркальце главковского туалета. И на кой черт он только явился сегодня на работу? Все равно ведь в таком позорном сонном виде делать ничего невозможно. Он с горькой нежностью погладил себя по небритой щеке. Двойник в зеркале жалостливо скопировал жест. Эх ты, бедолага, ну спи… Как это там Высоцкий пел про Химки и Мед— ведки?

Но голова была набита как ватой. И немудрено: они с Модиным проговорили всю ночь и выкурили, наверное, целый вагон сигарет. К шести утра малость прибалдевший от обилия информации, сигаретного дыма и пары-тройки пропущенных за беседой рюмок дорогого коньяка (дешевого у Модина, естественно, не водилось), Колосов отвез клевавшего носом конфидента в аэропорт. Самолет Модина вылетал в 7.30.

В главке на оперативке у шефа Колосов уселся так, чтобы с начальственного кресла видно было его как можно меньше: в уютнейший уголок за гигантскими напольными часами переходившими по наследству с незапамятных, еще довоенных времен к каждому новому владельцу кабинета начальника Управления уголовного розыска. Стыд и позор, конечно, вот так кемарить на совещании, где с коллег щедро снимали стружку и толковали о глобальнейших вопросах стабилизации криминогенной ситуации в регионе, но… Но Колосов был не кремень, а всего лишь человек. И, как всякий человек, слаб.