Всё потерять – и вновь начать с мечты...
Шрифт:
– Боря, – сказал я, – наше двадцатилетнее знакомство дает мне право называть тебя просто по имени. О тебе сегодня много говорили, даже не знаю, что добавить. Ты действительно интересный человек, с которым можно говорить не только о геологии, но и о многом другом. Я хочу предложить тост за прекрасных геологов, которые сегодня здесь собрались и которых я тоже много лет знаю. Они нашли для нашей страны, разведали, подсчитали и передали государству богатства стоимостью тридцать триллионов долларов. И рядом с ними, за нашим столом, сидят другие люди: имея в кармане эти богатства, как ценные бумаги или как деньги, они все развалили, сделали
От грома аплодисментов на столах зазвенела посуда. Именинник подошел ко мне с бокалом.
– Говорил же, не следовало меня приглашать, – сказал я. Он, протянул бокал:
– Все нормально…
Вскоре Борис Яцкевич стал министром геологии России. Именно в этой должности я увидел в нем другого человека. У меня в кабинете сидели Сергей Зимин, Сергей Панчехин и министр геологии Республики Коми, который рассказал, что происходило с нашими проектами. При них я набрал телефон Яцкевича.
– Борис, это Туманов…
– Рад тебя слышать!
– Боюсь, что я тебя не обрадую. Сегодня я узнал, как ты поступил с нами, и поэтому хочу тебе сказать – ты меня хорошо слышишь, да? – хочу сказать, что я многое знал, о многом догадывался, но никогда не думал, что ты такая редкая…
Я ему высказал столько всего, что у него в памяти останется, думаю, на всю жизнь.
Смотрю на карту России. В какой-то степени это карта исхоженных мною дорог. И вновь испытываю чувство горечи. У нас до сих пор нет защищающей национальные интересы комплексной программы, которая охватывала бы всю проблему – от научного задела до эксплуатации и потребления в перспективе, увязывала бы ее с новыми технологиями поиска, добычи, переработки сырья.
И когда я перечитываю действующий у нас Закон «О недрах», не могу отделаться от мысли, что его составителей волновали не проблемы безопасности государства и обеспечения благосостояния населения, которому повезло родиться в стране с такими неслыханными ресурсами. И не естественная их ограниченность (невоспроизводимость), требующая повышенной деликатности. Нет, наши власти первым делом волнует, как распределять недра, кому выдавать лицензии, как передавать залежи в различные виды пользования. Под видом тендеров бойко идет скрытая от общественности, хорошо спланированная, наглая торговля правами на принадлежащие всему народу месторождения, которые, не выдав ни грамма сырья, стали предметом многократных перепродаж. Даже геологи вынуждены заниматься не столько поиском и подготовкой минеральных ресурсов, надежно обеспечивающих страну сырьем, сколько участием в лицензировании недр…
Идет распад государственной геологической службы России.
Ну зачем дуракам – море?
Глава 3
Спор о высшей мере.
Колыма – 1999.
Встреча с Алькой Михайловым.
Призраки на трассе.
Воспоминание о Ваське Корже.
Гайдар предпочитает Лондонскую биржу.
Великое переселение – за и против.
Китай: надежда или тревога.
Хочу, чтобы люди улыбались.
Пишу, а мысли снова возвращаются к Колыме.
Из восьми с лишним лет заключения мне «посчастливилось» пять лет провести во многих штрафных лагерях и тюрьмах Колымы. И после того, что я видел и испытал, просидев с людьми, которые осуждены на 25 лет по нескольку раз, меня никто не убедит, что человек, совершивший убийство, которое даже описывать жутко, должен оставаться живым.
Есть люди, которые – по их поведению, поступкам – вообще не должны были родиться. Ну как может жить человек, взорвавший пассажирский самолет?!
Мне вспоминается история, которая произошла в Сусумане. Из женской зоны конвоир вел бригаду на угольный склад. Не знаю, что произошло, но вдруг он начал расстреливать женскую бригаду. Убил 16 женщин. Мимо проходил главный инженер Сусуманского ремонтного завода с женой и ребенком. «Ты что делаешь?» – крикнул инженер. Конвоир застрелил и его. Это было в 1950 году. Суд приговорил убийцу к 25 годам. Этого негодяя сами заключенные убьют на Челбанье.
Я с глубоким уважением отношусь к Папе Римскому и восхищаюсь им. Но никогда не соглашусь с его отрицанием смертной казни. Он ни дня не жил среди убийц…
В лагерях часто заходил спор о высшей мере. Известно, что с 1947 по 1953 год в Союзе не было смертной казни, а давали срок 25 лет. Спорили о том, что же страшнее: пожизненное заключение или расстрел.
Иногда от человека, приговоренного к двадцати пяти годам, слышишь: «Лучше бы расстреляли!» Гнусное притворство. Мало кто хочет умереть. Я видел, как люди, желающие покончить с собой, бросались с верхних нар на бетонный пол головой или, работая в бригаде, вдруг бежали из оцепления в гору. Даже конвою понятно, что на гору не бегут – значит, хотел, чтобы убили. Уверен: решивший покончить с собой всегда найдет способ это сделать. Приговоренный к двадцати пяти годам, как всякий человек, живет надеждой – вдруг произойдут какие-то изменения в стране, землетрясение, да мало ли что еще – и он когда-нибудь окажется на свободе. Человек же, знающий, что за совершенный поступок его расстреляют, обязательно думает об этом.
Все дорожат собственной жизнью, и страх потерять ее – может быть, единственное, что способно остановить человека, который становится зверем. Меня переубедить невозможно. Нельзя убивать человека – совершенно согласен. Поверьте мне, Ваше Преосвященство, сказал бы я Папе Римскому, я даже кошку не убью никогда. Никого не хочу убивать. Но есть люди, в которых я выстрелил бы, не задумываясь.
Резня в бараках, стычки между ворами и суками – это как на войне: ударь первым или погибнешь. Эти тысячи смертей на совести тех, кто стравливал людей. Нельзя сравнивать необходимость самозащиты с убийством ради наживы, готовностью погубить чью-то жизнь из корысти. Или вовсе без всяких причин, кроме одной: удовольствия убивать.
Я встречал заключенных, у которых было по 10 – 15 судимостей, все за убийства, их каждый раз осуждали на 25 лет, потом даже переставали судить. Что толку, если у него уже 10 раз по 25?
Но даже самый страшный убийца почти всегда остановится перед угрозой собственной жизни.
Мне вспоминается Шулепа, отвратительный тип. У него было уже много судимостей за убийства. В тюрьме его многие ненавидели. Для него убить человека – все равно как в жаркий день выпить стакан холодной воды: просто приятно!