Все повести и эссе

Пелевин Виктор Олегович

– Это вранье? Или с корешами договорился? – перебив сам себя, спросил вожак.

Николай не ответил, и вожак стал читать дальше:

– «Я дал Николаю Петровичу слово, что никому не расскажу об увиденном, но нарушаю его, так как считаю, что необходимо изучать это удивительное явление природы. Именно из-за данного мною слова я и не называю своего имени – кроме того, прошу вас не рассказывать о моем письме. Сам Николай Петрович ни разу в жизни не сказал неправды, и я не знаю, как буду глядеть ему в глаза, если он узнает об этом. Признаюсь, что кроме

желания содействовать развитию науки мной движет еще один мотив. Дело в том, что Николай Петрович сейчас находится в бедственном положении – живет на ничтожную пенсию, которую к тому же щедро раздает направо и налево. Хоть сам Николай Петрович не придает никакого значения этой стороне жизни, ценность его познаний для всего, не побоюсь сказать, человечества такова, что ему необходимо обеспечить совсем другие условия. Николай Петрович настолько отзывчивый и добрый человек, что, я уверен, не откажется от сотрудничества с учеными и журналистами. Сообщу то немногое, что рассказал мне Николай Петрович во время наших бесед, – в частности ряд исторических фактов…»

Вожак перевернул бумажку.

– Так, тут ничего интересного… бред… при чем тут Стенька Разин… где же… Ага, вот. «Кстати сказать, обидно, что для определения исконно русского понятия до сих пор используется иностранное слово. Я бы предложил слово «верволк» – русский корень указывает на происхождение феномена, а романоязычная приставка помещает его в общеевропейский культурный контекст».

– Уж по этой-то последней фразе, – заключил вожак, – окончательно ясно, что отзывчивый и добрый Николай Петрович и неизвестный житель Конькова – одна и та же морда.

Несколько секунд стояла тишина. Вожак отбросил бумагу и посмотрел на Николая.

– Ведь они приедут, – сказал он с грустью. – Они такие идиоты, что могут. Может, они уже были бы здесь, не попади это письмо к Ивану. Но ты и в другие журналы, верно, послал?

Николай хлопнул лапой по пыли:

– Слушайте, к чему вся эта болтовня? Я делаю то, что считаю нужным, переубеждать меня не стоит, а ваше общество, признаться, не очень мне нравится. И давайте на этом простимся.

Он приподнял брюхо с земли, собираясь встать.

– Подожди. Не торопись. Печально, но, похоже, твой волшебный танец на помойке на этот раз прервется.

– Что это значит? – подняв уши, спросил Николай.

– А то, что у мыльных пузырей есть свойство лопаться. Мы не можем тебя убить, ты прав, – но посмотри на него. – Вожак показал лапой на Сашу.

– Я его не знаю, – тявкнул Николай. Его глаза опустились на Сашину тень.

Саша тоже посмотрел вниз и оторопел: тени всех остальных были человеческими, а его собственная – волчьей.

– Это новичок. Он может занять твое номинальное место в стае. Если победит тебя. Ну как?

Последний вопрос вожака явно передразнивал характерный вой Николая.

– А ты, оказывается, знаток древних законов, – ответил Николай, стараясь рычать иронично.

– Как и ты. Разве не ими ты собираешься приторговывать? Только ты не умен. Кто тебе за это заплатит?

Большая часть того, что мы знаем, никому не нужна.

– Есть еще меньшая часть, – пробормотал Николай, ощупывая круг глазами. Выхода не было – круг был замкнут.

Саша наконец понял смысл происходящего. Ему предстояло драться с этим жирным старым волком.

«Но ведь я здесь случайно, – подумал он. – Я не слышал никакого зова и даже не знаю, что это такое!»

Он посмотрел по сторонам – все глаза были направлены на него.

«Может, сказать всю правду? Вдруг отпустят…»

Он вспомнил свое превращение, потом – как они мчались по ночному лесу и дороге – ничего прекраснее он не испытывал в жизни. «Ты просто самозванец. У тебя нет ни одного шанса», – проговорил чей-то знакомый голос в его голове. А другой голос – вожака – сказал в ту же секунду:

– Саша, это твой шанс.

Он собирался открыть пасть и во всем признаться, но его лапы сами собой шагнули вперед, и он услышал хриплый от волнения лай:

– Я готов.

Он понял, что сам сказал это, и сразу успокоился. Волчья часть его существа приняла на себя управление его действиями, он больше ни в чем не сомневался.

Стая одобрительно зарычала. Николай медленно поднял на Сашу тусклые желтые глаза.

– Только учти, дружок, это очень маленький шанс, – сказал он. – Совсем маленький. Похоже, что это твоя последняя ночь.

Саша промолчал. Старый волк по-прежнему лежал на земле.

– Тебя ждут, Николай, – мягко сказал вожак.

Тот лениво зевнул – и вдруг взлетел вверх; распрямленные лапы подбросили его в воздух, как пружины, и когда они ударились о землю, ничто в нем не напоминало большую усталую собаку – это был настоящий волк, полный ярости и спокойствия; его шея была напряжена, а глаза глядели сквозь Сашу.

По стае опять прошел одобрительный рык. Волки что-то быстро обсудили; один из них подбежал к вожаку и приблизил пасть к его уху.

– Да, – сказал вожак, – это несомненно так.

Он повернулся к Саше:

– Перед дракой положена перебранка. Стая желает.

Саша нервно зевнул и поглядел на Николая. Тот двинулся вдоль границы круга, не отрывая глаз от чего-то, расположенного за Сашей, – и Саша тоже пошел вдоль живой стены, следя за противником. Несколько раз они обошли круг и остановились.

– Вы, Николай Петрович, мне отвратительны, – выдавил из себя Саша.

– Об этом, – с готовностью ответил Николай, – будешь своему папаше рассказывать.

Саша почувствовал, что напряжение прошло.

– Пожалуй, – сказал он, – я-то во всяком случае знаю, кто он.

Это была, кажется, фраза из старого французского романа – она была бы уместней, возвышайся где-нибудь слева залитый луной Нотр-Дам, но ничего лучше не пришло в голову.

«Проще надо», – подумал он и спросил:

– А что это у вас под хвостом такое мокрое?

– Да это я какому-то Саше мозги вышиб, – рыкнул Николай.

Они опять пошли – по медленно сходящейся спирали, держась друг напротив друга.