Все приключения мушкетеров
Шрифт:
– Да, господин министр.
– Я сам выдам вам деньги. Пройдите со мною.
Сделав Гурвилю и аббату знак остаться в комнате, он увел д’Артаньяна в свой кабинет.
– Сколько вам следует получить, сударь? – спросил он.
– Что-то вроде пяти тысяч ливров, монсеньор.
– Это, вероятно, оставшееся за казною жалованье?
– Нет, это жалованье за четверть года вперед.
– Вы получаете за четверть года пять тысяч ливров? – спросил министр, внимательно всматриваясь в мушкетера. – Значит, король
– Да, монсеньор, я получаю в год двадцать тысяч ливров. Вы находите, что это слишком много?
– Я? – с горькой улыбкой возразил Фуке. – Если б я умел распознавать людей, если б во мне было побольше осторожности и рассудительности вместо легкомыслия и ветрености – словом, если бы я, подобно иным людям, умел устраивать свою жизнь, вы получали бы не двадцать, а сто тысяч ливров в год и служили бы не королю, а мне.
Д’Артаньян слегка покраснел. В похвалах, в самом тоне льстеца всегда заключается тонкий яд, действующий даже на самых сильных духом людей.
Министр выдвинул ящик стола, достал четыре свертка монет и положил их перед мушкетером.
Гасконец развернул один из них.
– Здесь золото, – сказал он.
– Да, оно меньше обременит вас, сударь.
– Но ведь в этих свертках двадцать тысяч ливров, монсеньор, а мне нужно только пять.
– Я хочу избавить вас от труда являться в главное казначейство четыре раза в год.
– Монсеньор, вы подавляете меня своей любезностью.
– Я только исполняю свой долг, шевалье. Надеюсь, вы не сохраните дурного чувства ко мне под влиянием необдуманных слов моего брата. Это человек с очень вспыльчивым, своенравным характером.
– Монсеньор, – возразил д’Артаньян, – поверьте, меня огорчают только ваши извинения.
– Так я не буду больше извиняться, попрошу вас только оказать мне любезность.
– Любезность? О, монсеньор!
Фуке снял с пальца брильянтовый перстень, стоимостью по крайней мере в тысячу пистолей.
– Сударь, – обратился он к д’Артаньяну, – этот брильянт был подарен мне другом детства, человеком, которому вы оказали огромную услугу.
Голос его заметно дрогнул.
– Услугу? – с удивлением произнес д’Артаньян. – Я оказал услугу одному из ваших друзей?
– Да, и вы не могли еще позабыть о ней, так как сделали это не далее как сегодня.
– Как же звали вашего друга?
– Д’Эмери.
– Но ведь это один из казненных!
– Да, одна из жертв… Итак, господин д’Артаньян, в память услуги, оказанной вами Д’Эмери, прошу принять от меня этот перстень. Сделайте это из чувства расположения ко мне.
– Но, монсеньор…
– Примите, примите его, прошу вас. Сегодня у меня день глубокой печали… Позже, быть может, вы все узнаете. Сегодня я потерял друга и стараюсь найти нового.
– Но, господин Фуке…
– Прощайте, господин д’Артаньян, или, лучше
С этими словами министр вышел из кабинета, оставив д’Артаньяна с двадцатью тысячами ливров и с перстнем в руке.
– Гм! – в мрачном раздумье произнес мушкетер. – Ничего не могу понять… Одно могу сказать: это благородный человек… Пойду-ка теперь к Кольберу… Может быть, он объяснит мне что-нибудь.
И он направился выходу.
XVI. Какую существенную разницу нашел д’Артаньян между монсеньором суперинтендантом и господином интендантом
Кольбер жил на улице Нев-де-Пти-Шан, в доме, принадлежавшем Ботрю. Крепкие ноги д’Артаньяна донесли его туда в какие-нибудь четверть часа.
Когда д’Артаньян пришел к новому фавориту, весь двор его дома был полон стрелков и полицейских, собравшихся, чтобы принести ему свои поздравления или извинения, смотря по тому, будет ли он их хвалить или бранить.
Льстивость у подобных людей – такой же инстинкт, как чутье у животных. Они отлично понимали, что доставят удовольствие Кольберу, рассказав, какую роль играло его имя в недавних уличных беспорядках.
Д’Артаньян попал как раз в тот момент, когда начальник конвоя докладывал Кольберу. Не замеченный последним, мушкетер стал позади стрелков, у самых дверей.
Несмотря на нежелание Кольбера, мрачно хмурившего свои густые брови, офицер отвел его в сторону, говоря:
– Если вы задумали, сударь, чтобы народ сам совершил суд над изменниками, вам следовало предупредить нас. При всем нашем стремлении угодить вам и не действовать наперекор вашим планам, мы должны были исполнить отданный приказ.
– Трижды дурак! – вскричал Кольбер в бешенстве, встряхивая своими густыми, как грива, черными волосами. – Что за вздор вы мелете! По-вашему, я хотел устроить бунт? Да вы пьяны или с ума сошли?
– Но, сударь, ведь они кричали: «Да здравствует Кольбер!» – возразил начальник конвоя в сильном смущении.
– Какая-нибудь горсточка бунтарей…
– Нет, сударь, вся площадь.
– Неужели народ в самом деле кричал: «Да здравствует Кольбер!»? – спросил интендант, просветлев. – Уверены ли вы в том, что говорите?
– Крики были такие, что глухой услышал бы.
– И это действительно кричал народ, самый настоящий народ?
– Конечно, сударь, этот-то настоящий народ и поколотил нас.
– Очень хорошо, – произнес Кольбер, всецело занятый своими мыслями. – Так вы полагаете, что сжечь осужденных было желанием народа?
– О да, конечно.
– Это – дело другое… Вы дали хороший отпор?..
– Мы потеряли трех человек.
– Но, надеюсь, вы никого не убили?
– На месте осталось несколько убитых бунтарей, и между ними один человек не простой…