Все против всех
Шрифт:
А вот поместной конницы в «дмитровской рати» было немного, едва тысяч пять всадников в тегилеях, доспехов, что носили дети боярские мало, едва у каждого четвертого. Да оно и понятно — смута шла по русским землям пятый год. Множество дворян и боевых холопов погибло в сражениях и походах, а другие оскудели, разорились. К тому же глад и мор до этого сильно ослабили служилых людей, и содержать ратников многим стало не под силу, несмотря на грозные требования, что шли из Москвы.
Так что прикрыть одоспешенной поместной конницей всю длинную линию стрельцов князь Старицкий не сможет. Для войска его это скорая погибель — наемники проломят «большой полк», и тут же пойдут в атаку «крылатые гусары», что довершат поражение.
— Знать бы самозванец Ванька-князь
— А вот поймаем, так выясним. Ноги в пламенеющие уголья засунем — сам нам все расскажет. До свадьбы не доживет, мужлан. А вот сестрица у него настоящая, опознали ее. Ничего, сама «братца» опознает, али нет — тут уже не важно, он нам мешает!
Уверенно произнес короткую речь полковник Александр Лисовчиков — паны еще молоды, и уверенности им было не занимать. Да и сражения с русскими наполнили их таким презрением к противнику, что немногих русских дворян, еще служивших самозванцу, такое отношение сильно коробило. Но все молчали, притихли со страхом — «Дмитрий Иоаннович» все чаще прибегал к казням всех заподозренных в измене, так что у каждого в голове билась мысль как бы от него удрать быстрее.
Чего греха таить — о том же думал и Василий Михайлович, но прекрасно понимал, как будет встречен окружением князя Старицкого. Ведь его невеста и будущая жена царевна Ксения, дочь царя Бориса Годунова, а она ему не простит того бесчестия, что сотворил над ней в его доме первый самозванец, который ее изнасиловал и подверг поруганию. И что плохо, так то, что в сих мерзостях он сам помогал «Дмитрию Ивановичу», и скажи он о том сейчас полякам, худо придется — убьют. Хотя за «государем» среди русских иная молва пойдет — взять в жены обесчещенную девку не каждый из православных решится, одна ей дорога — или топится, либо в монастырь. Хотя патриарх с нее грех сей снял, вместе с постригом насильственным, о чем Рубец Мосальский слишком хорошо знал, аз его анафеме предали, прозвав «Окаянным». Так что лучше в руки «государевых людей» лучше не попадать — один путь будет. Вначале на дыбу подвесят, а потом на плаху бросят. Хорошо, если главу только отсекут, а то и четвертовать могут.
— Ох, грехи мои тяжкие…
Василий Михайлович перекрестился и посмотрел на самозванца — тот в белом, расшитом золотом кафтане сидел на коне вальяжно, уперев руку в бок, красуясь. За ним стоял возок, где в окошке виднелась царица Марина Мнишек, которая недавно тайно обвенчалась со своим мужем. Который вроде как и супруг ей законный, только «Федот тот, да не тот», как говорят в народе. И блудодейство сплошное ради венца царского, вот и пошли узы супружеские освящать. Поляки только хохотали во весь голос, а русские молчали, пришибленные. Зато холопы и казаки о том не знали, считая их четой царственной, «чудесно себя обретенной».
— Платочек уронил, царик, сейчас начнем, — громко произнес гетман, посмотрев на самозванца. И тут же взмахнул рукою — и трубачи подали громогласный сигнал, тревожно забили барабаны. Три десятка пушек выбросили длинные языки пламени и клубы белого дыма, расчеты были умелые, но только пара ядер попала в бревенчатые стенки «гуляй-города». И тут же заволокло пороховым дымом стрелецкие «приказы» — теперь «большой наряд» дал ответный залп, громкий и страшный, от которого князь сжался.
Битва началась, и он сейчас хотел одного — выжить в ней…
Страшная штука Смута — в годину лихолетья разбои становятся привычным делом…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
«РОССИЯ МОЛОДАЯ»
Глава 49
— Впечатляющее зрелище, но понять, что тут происходит можно. Надо будет прикупить подзорных
«Половинка» бинокля хуже, чем целый, но намного лучше, если вообще нет никакой оптики. Одно плохо — когда пушки палили, клубы белого дыма заволакивали обозрение, но легкий ветерок быстро их развеивал. И хорошо, и худо при этом — становилась лучше картина происходящего, но вот то, что здоровенные орудийные пищали стреляли потрясающе медленно, раз в десять минут в лучшем случае, наводило уныние. Стало понятно, что до «бога войны», пока артиллерия таковым станет, пройдет сотня лет, никак не меньше. Крепостные стены тут научились сносить артогнем, а вот в полевом бою пушки пока вспомогательный род оружия. Низкая скорострельность тяжелых и громоздких орудий сводила на «нет» все преимущества.
— Посмотрите, Григорий Леонтьевич, что происходит, — Иван отдал окуляр Валуеву и боярин, прижав его к глазу, ахнул. Но тут же справился с волнением, и долго разглядывая происходившее сражение, вернул «половинку» с нескрываемым сожалением, негромко сказав:
— Слышал я, надежа-государь, о подобных «зрительных трубках» со стеклами, что все увеличивают, но не верил, и зря. За такую штуку насыпал бы червонными по весу, даже втрое больше.
— Надо просто начинать свое стекло варить, тут пески подходящие есть, — отозвался Иван, — вначале оконное, не пластинки же слюды вставлять. А потом можно и к оптическим линзам перейти. Лет десять потребуется, даже пусть двадцать, но со временем получаться будет. Узнать надобно, кто из иноземных «гостей» подзорные трубки продает, и выкупить сколько есть, да еще заказать. Полезные штуки, у всех воевод должны быть. Но я не о том хотел сказать тебе, боярин…
Иван остановился, снова внимательно разглядывая поле закипевшего яростью сражения. Орудия самозванца, пусть их было намного меньше, но стреляли гораздо чаще. И от их ядер щитам «гуляй-города» изрядно доставалось — добрый десяток был уже разбит в хлам, погибли и покалечены стоящие за ними стрельцы. А вот русские пушки посылали такие же «убойные гостинцы» по наемникам Лжедмитрия — было видно, как падают пики, когда следует попадание в шевелящуюся подобно ежу, черную массу иноземцев, что пришли сюда в погоне за «длинным рублем». Вот только многие «джентльмены удачи» найдут здесь не деньги, обретя вожделенное богатство, а смерть. И хорошо, если их прикопают где-нибудь в общей яме, а не оставят на растерзание дикому зверью.
— Пушки наши, как видишь, стреляют медленнее вражеских. А потому бить по иноземным копейщикам с обоих крепостиц, чем больше мы схизматиков ядрами побьем, тем лучше. И тут же дробом заряжать, как только панцирная конница ляхов наших стрельцов атаковать начнет. Ты сказал, чтобы пушки в бок палили, а не в лоб?!
— Передал, надежа-государь, трижды повторил, чтобы лучше поняли — пушечные мастера обещались сделать, как сказано, — в голосе «пушкарского» воеводы особой уверенности не ощущалась, и ничего тут не поделаешь, тут феодальная вольница царствует. И с таким положением надо кончать как можно быстрее, пока трындец не наступил.
— Решил я поставить тебя, Григорий Леонтьевич, главой Пушкарского Приказа — указ получишь вскорости, и чин думного окольничего к нему тебе пожалую за усердие в следующем году, коли все ладно и быстро сделаешь. Дьяков и подьячих переберешь сам — тех, кто бестолков и ворует, выгонишь, а то и начет изрядный на них положишь. За леность сам с подьячих взыскивай, али батогами, либо денежку взыскивай — последнее лучше, старательнее станут. Отберешь мастеров токмо тех, кто самые лучшие пушки льет, без изьянов. И всех обяжешь отливать впредь только такие пушки. Держи грамотку, там все нарисовано и изложено понятливо, — Иван сунул остолбеневшему от неслыханной чести боярину свернутые листки бумаги. Тот их тут же развернул и стал вчитываться в текст, разинув рот от удивления, и теребя пальцами бороду — тут ее носили все без исключения, считалось, что безбородый муж не войдет в «царствие небесное».