Всё ради любви
Шрифт:
Лорен не верилось, что она опять принимает все это близко к сердцу. И что снова впускает в свою душу боль. Она уже собралась встать, но тут мать задержала ее, в буквальном смысле взяла за руку.
— А секс… черт подери, с ним так хорошо. — На ее лице опять появилось мечтательное выражение.
Выпущенный матерью очередной клуб дыма ударил Лорен в ноздри. Она непроизвольно вдохнула его, и ее желудок скрутил спазм. Она понеслась в ванную, и там ее вырвало. Немного придя в себя, она почистила зубы и вернулась в комнату. Ее трясло от слабости,
— Сколько раз я просила тебя не пускать дым мне в лицо!
Мать загасила сигарету в переполненной пепельнице и внимательно оглядела Лорен.
— Тошнота — это что-то новенькое.
Лорен схватила со стола свою тарелку и направилась к раковине.
— Мне пора идти. Сегодня вечером мы с Дэвидом будем вместе готовиться к занятиям.
— Кто такой Дэвид?
Лорен закатила глаза:
— Прекрасно! Мы вместе учимся и встречаемся уже четыре года.
— А, тот симпатяга. — Потягивая из банки кока-колу, мать смотрела на нее сквозь висевший в комнате дым, и Лорен поняла, что сейчас она впервые за долгое время действительно видит ее. — Лорен, перед тобой открыты все пути. Верь мне, когда я говорю, что твердый мужской член способен все разрушить.
— Ага. Ты уже говорила это, я запомнила.
Мать по-прежнему внимательно смотрела на Лорен. После долгого молчания она произнесла:
— Тебе ведь известно, почему девушку без всякого видимого повода начинает тошнить, не так ли?
— Просто не верится, что тебе удалось уговорить меня купить это платье, — сказала Энджи, изучая свое отражение в зеркале.
— Я тебя не уговаривала, — откликнулась мама из ванной. — Я просто купила его для тебя.
Энджи поворачивалась к зеркалу то одним боком, то другим и любовалась тем, как красный шелк плотно обтягивает ее фигуру. Это платье мама нашла в отделе распродаж в «Нордстроме». Энджи никогда бы сама его не купила. Красный — слишком вызывающий цвет, да и фасон откровенно сексуальный. А она всегда предпочитала элегантную классику.
В иной ситуации она отказалась бы надеть его, но сегодня ей не хотелось расстраивать маму. Они провели в Сиэтле замечательный день. Пообедали в «Джоджиан», побывали у косметолога в спа-салоне Хене Хоарес, сделали покупки в «Нордстроме». Когда мама увидела это платье, она издала восторженный возглас и поспешила к ней.
Сначала Энджи решила, что это шутка. Алое платье с голой спиной и голыми плечами, с серебристым стеклярусом по корсажу. Хотя скидка на него составляла семьдесят процентов, оно все равно стоило немало.
— Ты шутишь, — сказала она маме, качая головой. — Мы идем в театр, а не на церемонию вручения «Оскара».
— Ты сейчас без мужчины, — заявила Мария, выходя из ванной. Хотя она и улыбалась, взгляд у нее был грустный. «Жизнь изменилась, — говорил этот взгляд, — хочешь ты того или нет». — Мистер Таннен из скобяной лавки сказал мне, что Томми Матуччи о тебе спрашивал.
Энджи пропустила это замечание
— Значит, ты думаешь, что, если я буду выглядеть как дорогая проститутка — или как голливудская знаменитость, что практически одно и то же, — я найду дорогу к новой жизни? — Энджи хотела, чтобы ее слова прозвучали беззаботно, но, когда она произнесла «новая жизнь», все ее веселье, пусть и напускное, улетучилось.
— Я думаю, — медленно произнесла мама, — что настала пора посмотреть вперед, вместо того чтобы постоянно оглядываться назад. То, что ты сотворила с рестораном, — это потрясающе. Вечера встреч имеют большой успех. Ты собрала огромное количество вещей, их хватит, чтобы одеть почти всех детей города. Так что радуйся.
Энджи сочла, что это хороший совет.
— Я люблю тебя, мама. Я тебе об этом не говорила?
— Говорила, но редко. Пошли. Твой отец сказал, что мы опаздываем.
Они добрались до театра менее чем за пятнадцать минут. Показав свои билеты контролеру, они оказались в очень красивом фойе, полном народу.
— Ему здесь всегда так нравилось, — сказала мама. — Он всегда покупал программку — они здесь очень дорогие, — а потом никогда не выбрасывал ее. У меня в кладовке их целая стопка.
Энджи обняла маму за плечи и на мгновение прижала ее к себе.
— Он сразу повел бы нас в буфет.
— Вот и пойдем за ним.
Протолкавшись через толпу, Энджи купила два бокала белого вина, и они с мамой прогуливались по фойе, потягивая вино и любуясь позолоченной отделкой стен.
В четверть восьмого пригасили свет, и они поспешили к своим местам в четвертом ряду. Стук дамских каблуков, шарканье мужских ботинок, шепот, шорох нот в оркестровой яме — все эти звуки сплетались в один, столь характерный для любого театра.
И вот начался спектакль.
В течение часа зрительный зал не издавал ни звука, захваченный действием, которое разворачивалось на сцене. В антракте, когда включили свет, Энджи спросила у мамы:
— Ну и что ты думаешь?
Мама плакала.
Энджи все поняла: музыка высвободила глубоко спрятанные эмоции.
— Ему бы ужасно понравилось, — проговорила мама.
Энджи похлопала маму по руке:
— Вот ты ему все и расскажешь.
Мама повернулась к ней. За стеклами очков блеснули полные слез глаза.
— В последнее время он разговаривает со мной очень редко. Он говорит: «Мне пора, Мария». Даже не знаю, как я буду жить одна.
Энджи понимала, какое именно одиночество имеет в виду мама. Иногда оно причиняет боль, которую просто невозможно вынести, и спрятаться от нее некуда. Приходится просто ждать, когда она пройдет.
— Мама, ты никогда не будешь одна. У тебя есть дети и внуки, друзья и семья.
— Это совсем другое.
— Нет.
Мама ничего на это не возразила. Так они сидели и молча вспоминали, пока мама не сказала: