Все рассказы
Шрифт:
Надя вплотную подошла к гостю (волосы её пахли чем-то райским), расстегнула на нём куртку, просунула под полы руки, фыркнула, почувствовав щекой сырость и колкость свитера.
– Я ждала тебя, я рада, что ты пришёл, – повторила она прямо ему в лицо.
В комнате учитель сразу закурил. Он боялся своих свободных рук, боялся свободных губ. Хозяйка поставила на стол глиняную, облитую кофейной эмалью пепельницу и спросила:
– Ты купил вина?
– Нет. – Учитель пробежал пятернёй ото лба к затылку, создав на макушке ершистый вихор. – Я как-то не подумал.
– Хорошо, что подумала я.
Надя вышла из
Когда они выпили, Надя без передышки снова наполнила бокалы и пылающим бочком подставила к носу гостя яблоко. Потом откусила сама и пристроилась на диване рядом с учителем.
– Скажи, – спросила она, слизывая с губ яблочную влагу, – разве в Ленинграде к женщине ходят без вина?
– С вином. Просто я бестолковый.
– Да, таких здесь больше нет, – подтвердила Надя. Тёплой ладонью она пригладила ему вихор и поинтересовалась: – Тебе не жарко в свитере?
В спальне пылали батареи. Надя снимала перед зеркалом серьги, выскальзывала из фланелевого халата и, голая, собирала в косу лучистые волосы. Учитель чувствовал в ногах лихорадку. Чтобы унять дрожь, привыкнуть к тому новому, что теперь у него было, он обнял сзади живую волну Надиного тела, поцеловал впадину ключицы, шею и, нерасчетливо угодив носом в волосы, захлебнулся их райским духом.
– Зачем ты шаманил на Горлоедова, Коля? – Роман Ильич сочувственно разглядывал учителя, просачивающегося с улицы в утренний коммунальный коридор. – Камлал? Звал на помощь птицу Хан-Херети?
– Что случилось? – устало поинтересовался учитель.
– Горлоедов в кутузке. – Серпокрыл изучал сонную фигуру соседа. – Вчера на площади его сержант Гремучий задержал – Горлоедов, как помнишь, выпивши был. Не знаю, что за вожжа ему под хвост угодила, только он Гремучего начал гонять по площади перед бампером, как немецкий танкист балладного солдата, пока тот от Горлоедова не спрятался в пивном шалмане. Тогда Горлоедов пообещал после сержанта в блин раскатать, на шалман, мол, у него рука не поднимается, и понесся со своим прицепом по городу лужи расплескивать. А потом загнал машину на крепостную стену, на самую верхотуру – там только гаишникам сдался. Самого в отделение отправили, а машину, как ни прилаживались, спустить не смогли.
Серпокрыл по-стариковски кашлянул в кулак.
– Впрочем, потом гаишники смекнули, что трезвому ни в жизнь не согнать эту механику вниз, и притащили назад Горлоедова. Посадили, как камикадзе, за руль, и он им устроил слалом – чистое художество!
Учитель молча пошёл к своей комнате. Закрыл за собой дверь, разделся и лёг в постель – уроков сегодня не было. Некоторое время он лежал закинув руки за голову, глупо улыбался в потолок, потом упал в глубокую светлую воду. Он видел беспокойный и радостный сон, будто он цветущий куст и его треплет ветер. Проснулся за полдень с флейтой в сердце.
Учитель уже оделся, когда в комнату заглянул Роман Ильич. С мокрого его плаща текли на пол тёмные ручьи.
– Свежий звон: королевна Зубарева окрутила. – Серпокрыл поймал встречный
Я знаю, что это правда, но лучше бы я этого не знал. Для каждого есть что-то, чего ему лучше не знать, – так легче жить. Некоторое время, закрыв глаза и шевеля губами, учитель сидел на кровати, потом встал, выгреб из кармана горсть мелочи и поворошил пальцем монеты.
Улицу сёк хлёсткий, как проволока, дождь. Трубку сняли быстро, из неё просыпался деловой Надин голос:
– Слушаю!
– Зачем тебе Зубарев? – сказал учитель. – Зачем тебе все сразу?
– Всё в порядке! В по-ряд-ке! – повторила она, растягивая слово, как бельевую резинку.
Учитель повесил трубку. На миг ему показалось, что мир застыл, он не может вздохнуть, словно от удара в солнечное сплетение, – замерли в столбняке деревья, розги дождя, низкие цинковые тучи. Мир заклинило в безнадёжной мёртвой точке. Это было страшно. А через миг всё покатилось дальше.
1987
Бутерброд для Нади
– А вот такого видал! – выпалил Андрей Горлоедов и, хрястнув ладонью в сгиб локтя, покачал в пространстве обрубком. – Я на прокурорской даче яму чищу – очень ему хочется в дерьме преть! – И он пошёл дальше, совсем не злой и, судя по гордо вздёрнутой голове, очень собой довольный.
А теперь я расскажу, как случилось, что Андрей позволил себе этот эксцентричный жест, и какая тому была причина.
Начну с предыстории. Год назад он учудил номер – не выехал по путевому листу в Ленинград, а вместо того, вдохновлённый баклановкой, загнал свой фургон на старую городскую стену, да так, что гаишники запарились спускать машину вниз. За это его по собственному желанию выперли из автоцеха обувной фабрики, где он осел после возвращения из армии. Потом Андрей месяц слонялся без дела, прогуливая остатки небольших сбережений со своей конкубиной Надей Беловой, – кстати сказать, все горлоедовские джигитовки и циркачества происходили большей частью с подачи этой гурии, – а после оформился ассенизатором в спецтранс. С цистерной-дерьмовозом он катался по окрестным деревням, пионерским лагерям, пригородным дачам (да и в самой Мельне не счесть домов, куда не дотянулась ещё своими капиллярами городская канализация) и отсасывал резиновой кишкой содержимое сортирных ям.
До того немалый срок копилось в них добро, так как гордая шоферня сторонилась цистерны и ни в какую не желала поступиться предрассудком ради городской сангигиены. Горлоедов же перед первым выездом самохвально заявил:
– Спросите любого тёртого, и он вам скажет: щепетильность нынче – себе дороже! – А после добавил: – Я в месяц столько накалымлю, за сколько вам год горбатиться! – И без смущения уселся в кабину дерьмовоза.
Надо сказать, что вначале ему не поверили. Ну да, платили ассенизатору не кисло – есть на хлеб, есть и на масло, – но не такие деньги, чтоб ради них марать достоинство в фекалиях. А чем покроешь недобор, если на закорках не кузов, а душистая канистра, куда левак не погрузишь? Без приработка у шофёра не жизнь, а слезы, – известно каждому.