Все разумные (Сборник)
Шрифт:
Фил поднес Николаю Евгеньевичу аппарат на длинном шнуре, и Кронин набрал номер.
— Вы можете приехать прямо сейчас, Эдуард Георгиевич? — спросил он. — Очень важно.
Кронин долго слушал ответ и хмурился. Фил не знал, что говорил Эдик на другом конце провода — неужели отказывался приехать под каким-то надуманным предлогом? Странно.
— Хорошо, — сказал наконец Николай Евгеньевич. — Вы думаете, он сможет?
Второй эпизод молчания оказался еще более длительным, и Фила охватило беспокойство. О ком они говорили? Кто сможет? И что?
—
Положив трубку, он поднял на Фила полный изумления взгляд.
— Вы знали об этом?
— О чем? — не понял Фил.
— О Михаиле Арсеньевиче. Он психически болен. С ним произошел приступ — сегодня, часа в четыре.
— В четыре? — удивился Фил. — Я видел Мишу в институте. Мы поговорили. Это было в половине четвертого. Оттуда я поехал к вам.
— А несколько минут спустя Михаил Арсеньевич потерял сознание, Эдуард Георгиевич с трудом привел его в чувство. По словам Эдуарда Георгиевича, Михаил Арсеньевич, перед тем как впасть в буйство, обвинил себя в смерти Елизаветы Олеговны.
— Что? — поразился Фил.
— Да, — кивнул Кронин. — Странно, правда? Похоже, каждый из нас ощущает перед ней собственную вину. У каждого есть нечто, заставляющее мучиться и искать в себе причины произошедшего, а невозможность дать этой трагедии обычное объяснение ведет к самообвинению.
— Извините, Николай Евгеньевич, — сказал Фил, — я позвоню Вере.
Трубку долго не поднимали, наконец запыхавшийся голос сказал:
— Алло! Слушаю.
— Где ты была? — вырвалось у Фила.
— Не понимаю. В ванной, если тебя это так интересует. Оттуда почти не слышно звонков, когда течет вода. А я еще пела… Говори скорее, я стою на полу босая и мокрая, только халат накинула.
Фил представил себе мокрую Веру в накинутом на голое тело банном халате, и сердце сладко защемило, захотелось плюнуть на все, помчаться к ней и никогда больше не вспоминать о том, что случилось, и не думать о том, что непременно произойдет, когда они соберутся вместе, сядут друг перед другом и…
— Вера, — сказал Фил, — сколько тебе нужно времени, чтобы приехать? Я у Николая Евгеньевича, нам нужно срочно собраться. Минут сорок достаточно?
— Если я не домоюсь и возьму такси, — неуверенно произнесла Вера. — И если потом ты на такси привезешь меня обратно.
Она не сказала «и если потом останешься со мной на ночь», но это подразумевалось, Фил нисколько не сомневался в оттенках Вериного голоса.
— Конечно, — сказал он. — Мы тебя ждем.
Потом они сидели и молчали. Оба пришли к определенным выводам, оба понимали: все, что могло быть ими сказано друг другу, уже сказано, и не следует сотрясать воздух лишними измышлениями.
17
Звонок в дверь был резким, как звон колокола судьбы. В квартиру ворвалась Вера, причесала перед зеркалом волосы, прекрасно, по мнению Фила лежавшие и вовсе не требовавшие прикосновения расчески, и только
— Ну что? Я не понимаю, почему ты выдернул меня из дома. Обещал приехать, а сам…
Так мужчины не поступают, — прочитал Фил в ее взгляде и потянулся, чтобы поцеловать Веру в щеку (поцелуй в губы он счел не вполне своевременным), но она легко уклонилась и прошла в гостиную, громко приветствуя Кронина и требуя ответа на тот же вопрос: что за срочность?
— Вы прекрасно выглядите сегодня, Вера Андреевна, — сдержанно сказал Николай Евгеньевич. — Нам действительно нужно поговорить. Всем вместе. Сейчас подойдут Михаил Арсеньевич с Эдуардом Георгиевичем — и начнем. Если, конечно, у них там не возникнут затруднения.
Вера с недоумением посмотрела на Фила, и он в нескольких словах, опуская детали, рассказал о том, что случилось с Мишей.
— Понятно, — сказала Вера и села почему-то не на свое излюбленное место, а на соседний стул, куда обычно садился Фил. Дала понять, что сегодня он наказан?
Фил сел напротив, Вера и Николай Евгеньевич оказались одновременно в поле его зрения.
Фил с Крониным продолжали молчаливую игру, начатую еще до прихода Веры, и ей ничего не оставалось, как поддержать мужчин, хотя — видит Бог! — она с удовольствием поговорила бы о чем-нибудь нейтральном. Иногда молчание объединяет людей, как вчера, когда они были вдвоем и тоже молчали, но то было другое молчание, ощущение переполненности, когда слова только мешают чувствовать друг друга. А сейчас молчание разъедало вымученное пространство комнаты, как соль разъедает берег, создавая ничем не исправимые каверны смысла.
Кронин время от времени бросал на часы нетерпеливые взгляды, а один раз даже потянулся к телефону — хотел, видимо, набрать номер Эдикиного мобильника, — но передумал и снова застыл, скрестив на груди руки и морщась от боли в ноге.
Наконец — Фил посмотрел на часы, молчание продолжалось час и четырнадцать минут — хлопнула входная дверь, в прихожей послышались невнятные слова, потом что-то упало, раздался натужный смех, и в комнату вошли Эдик с Мишей: Эдик впереди, Миша за ним, будто собачонка на поводке, Фил даже приподнялся, чтобы разглядеть соединявшую их веревочку, но, конечно, ничего не увидел — впечатление, однако, было настолько сильным, что он не сдержался:
— Привел наконец? — спросил он у Эдика, и тот ответил, поняв, должно быть, о чем думал Фил в тот момент:
— Притащил. Как на цепи — можешь поверить. Больше всего Миша хочет сейчас спать. Желательно вечным сном.
Похоже, так и было. Бессонов выглядел тенью человека — он горбился, чего не делал никогда прежде, взгляд его застыл в неопределенном поиске смысла, руки плетьми лежали вдоль туловища. Миша опустился на стул и замер, уйдя в себя.
— Вот что делает с человеком приступ, — сказал Эдик, усаживаясь рядом с Филом. — Если кто-нибудь думает, что от Миши сейчас хоть какой-то толк…