Все романы Роберта Шекли в одной книге
Шрифт:
— Ну уж нет, — пробормотал он себе под нос. — Не на дурака напала! Мы подождем немного — может быть, мне в голову придет удачная мысль.
Стараясь не обращать внимания на проклятья, которыми осыпала его Илит, Питер отошел в другой конец комнаты, устало опустился в кресло и, обхватив голову руками, стал думать. При этом он не сводил глаз с ящика Пандоры, стоявшего на столе.
Проходили дни, тянулись недели. Ящик Пандоры стоял на тумбочке у изголовья кровати Питера Вестфала. Сам Питер вконец извелся, наблюдая за этим ящиком. Сон бежал от него. Едва он засыпал, как тотчас же вскакивал на постели с приглушенным воплем. Ему снилось, что крышка ящика Пандоры
Однажды, проснувшись после очередного кошмара, Питер Вестфал решил действовать. Подойдя к ящику, он постучал по крышке:
— Мисс Илит!
— Что вам? — послышался приглушенный голос.
— Давайте забудем то небольшое недоразумение, которое меж нами произошло. Я хочу договориться по — хорошему. Я готов выпустить вас, если только мне гарантируют личную безопасность. Неприкосновенность, так сказать. Мои условия таковы: я освобождаю вас, а вы тотчас же покидаете мой дом и не имеете ко мне никаких претензий в будущем.
— Нет, — коротко ответила Илит.
— Но почему? Что вы имеете в виду? Чего хотите?
— Отмщения. Вы жестоко ошибаетесь, любезнейший, если считаете, что все это так просто сойдет вам с рук.
— Но что вы собираетесь делать, если я выпущу вас из этого ящика?
— Говоря по правде, я еще точно не знаю.
— Но, по крайней мере, вы не убьете меня?
— Вот за это я поручиться никак не могу. Мне кажется, я вполне могла бы вас убить.
Переговоры зашли в тупик.
Глава 8
Пьетро Аретино был удивлен, когда увидел рыжеволосого демона на пороге своего дома поздним весенним вечером 1524 года. Однако его удивление было не настолько сильно, чтобы забыть обычаи гостеприимства. В 1524 году гости из вышних сфер нередко посещали дома смертных. И Пьетро, взявший за жизненное правило ничем не выдавать своих чувств, улыбнулся своему гостю.
Пьетро был довольно крупным мужчиной. Спутанные пряди рыжих волос падали на высокий лоб. Ему было тридцать два года, и по крайней мере половину из них он провел так, как обычно проводят свою жизнь поэты. К тридцати двум годам он прославился как поэт и драматург. Его стихи, полные непристойностей, однако носившие печать высокого поэтического мастерства благодаря выдающемуся чувству гармонии и ритма их автора, были положены на музыку бродячими певцами. Эти песенки распевали в трактирах по всей Европе. Ни у кого не было столь острого языка, столь живого и проницательного ума и столь опытного глаза, подмечающего все людские пороки, как у Пьетро Аретино.
Маэстро Пьетро мог бы жить припеваючи только на щедрые подарки от сильных мира сего — герцогов, прелатов, знатных вельмож, охотно расстававшихся с десятком — другим золотых монет в качестве выкупа за свою репутацию. «Пожалуйста, возьмите это, Аретино, будьте добры. Я восхищен вашим гением. Мы все пленники вашего таланта, но если вы задумаете написать новый пасквиль, то — сами понимаете — мне бы не хотелось, чтобы мое имя хоть как — то упоминалось в нем. В моем лице вы можете обрести надежного друга и покровителя», — такие неискренние излияния Пьетро приходилось выслушивать достаточно часто, чтобы они успели ему порядком надоесть.
Открывая дверь, Аретино подумал, что вот еще один посланец от какой — нибудь важной персоны стучится к нему. В тот день он рано отпустил слугу, отпросившегося на свадьбу к племяннице,
— Добрый вечер, сударь, — приветливо обратился к незваному гостю Пьетро. Он решил быть вежливым с незнакомцем — по крайней мере до тех пор, пока окончательно не выяснит, с кем имеет дело. — Что привело вас ко мне? Должен признаться, ваше лицо мне незнакомо…
— Неудивительно, — ответил ему Аззи с улыбкой, — что мое лицо вам незнакомо. Ведь вы видите меня впервые. А вот у меня такое чувство, как будто я уже давно знаю вас, и тому виною ваши замечательные стихи. В них мораль отлично уживается со смехом, что придает им особую, чарующую прелесть.
— Вы это хорошо сказали, сударь, — Пьетро был весьма польщен. — Однако большинство людей, их читавших, говорят, что мои стихи не имеют ничего общего с моралью.
— Все они заблуждаются или лукавят, — сказал Аззи. — Насмехаться над человеческими слабостями и показывать вещи в их истинном свете, как вы, несомненно, делаете, дорогой мастер, — это значит навлечь на себя немилость святош. Ведь они всячески стараются показать в столь невыигрышном свете то, чему вы отдаете должное.
— О! Сударь, вы столь явно высказываетесь в защиту того, что люди обычно называют злом или пороком — смотря по тому, насколько широко они мыслят…
— Ах, во всем мире люди идут на преступления и нарушают десять заповедей с не меньшей готовностью, чем они восходят на костры во имя Истины. Это ли не доказывает, какой силой над их умами обладает Зло? Семь смертных грехов давно стали спутниками человека. Смертные предаются Лени куда чаще и охотнее, чем вступают на тернистый путь, ведущий к благочестию.
— Я полностью с вами согласен, сударь! — воскликнул Аретино. — Но позвольте, что ж мы стоим здесь, на крыльце, перешептываясь, словно две старые сплетницы? Зайдите в мой дом, прошу вас. И разрешите мне угостить вас великолепным тосканским вином, которое я недавно привез из тех мест, где его готовят.
И Аззи переступил порог дома Аретино. Этот дом — или, вернее сказать, небольшой дворец — был роскошно обставлен. Пол устилали толстые восточные ковры, присланные поэту самим венецианским дожем. [367] В серебряных подсвечниках горели высокие восковые свечи; колеблющееся пламя бросало причудливые тени на гладкую кремовую поверхность стен. Аретино провел Аззи в небольшую гостиную, украшенную коврами и гобеленами по моде того времени. Маленькая курильница, поставленная в углу, быстро наполнила воздух ароматом сжигаемых на ней благовоний. Хозяин жестом пригласил Аззи устраиваться поудобнее, и поднес ему кубок превосходного красного вина.
367
Дож — правитель Венеции, сохранившей статус вольного города.