Все романы (сборник)
Шрифт:
— Понимаю, — сказал Уолтер, быстро прикидывая: почти девять миль в оба конца, крутая дорога в гору, палящее солнце…
— Он понимает! Очень рад, что вы наконец что-то поняли! Просто удивительно, что вы не даете мне прибавки к жалованью, раз уж мне приходится столько понимать за вас.
— Я дам, если хотите, — невозмутимо сказал Уолтер. — Сколько?
Это, судя по всему, оказалось последней каплей. Повис снова улегся и повернулся лицом к стене.
— Еще одна глупость. Лучше поберегите деньги, чтобы купить себе приличный
Уолтер улыбнулся.
— Вы сходите за меня.
— Не первый раз мне придется что-то делать за вас, — огрызнулся Повис.
— Да, — сказал Уолтер, — и мне не хотелось бы, чтобы он был последним.
Поэтому лежите смирно и съешьте овсянку сами, а то мне придется кормить вас с ложечки, как маленького. Помните, Повис, это приказ. Я вовсе не хочу сидеть с вами всю ночь.
Повис пробурчал что-то по-валлийски. Только родной язык мог выразить обуревавшие его чувства.
В кабинете Уолтера ждала сестра. Он с усталым вздохом опустился на стул. Поглядев на него, она встала.
— Эллен приготовит тебе чашку чая; ты совсем измучен.
— Это все Повис. Когда Фанни оставляет меня в покое, начинает он.
— Ты выяснил, что произошло?
— Да. Я забыл то, чего не должен был забывать, и он прошел восемь с половиной миль под палящим солнцем, чтобы исправить мой недосмотр, а потом бегом поднимался в гору, так как наш обед запаздывал.
— Но почему он тебя не предупредил?
— Потому что рассердился на меня. Видишь ли, я своего рода божок и не имею права ошибаться.
— Дорогой мой, это очень трогательно, но разве ты не можешь объяснить ему, что тебе было бы легче жить, если бы он сдобрил свою преданность небольшой дозой здравого смысла?
Губы Уолтера тронула обычная терпеливая улыбка.
— Нам обоим жилось бы легче, если бы в нем было меньше преданности и уэльского упрямства. Но он таков, каков есть, и нам обоим остается только терпеть до тех пор, пока однажды его больное сердце не разорвется, когда он будет оказывать мне какую-нибудь ненужную услугу. А это случится рано или поздно, и виноват буду я.
— Уолтер, не внушай себе, что всегда и во всем виноват ты. Раз он так упрям…
Он рассмеялся с легкой горечью.
— Ну, хорошо, в таком случае виновата моя несчастная судьба. Очевидно, мне суждено внушать привязанности, которых я не ищу и на которые не могу ответить. Ну, я… хорошо отношусь к Повису, за исключением тех случаев, когда он слишком испытывает мое терпение, как, например, сегодня… а он в любую минуту готов умереть за меня. И хуже всего то, что для этого нет никаких оснований. На моем месте всякий сделал бы для него то же; это было, когда он заболел в Лиссабоне. Просто я случайно оказался там.
— И просто сумел понять, а это
— Ты уверена? Если бы и я мог поверить, это освободило бы меня. Я с удовольствием отдал бы ей две трети всего, что у меня есть. Но я не хочу повторять мою ошибку… — Его голос прервался, — Такой я считал маму…
— И ты был прав!
Ее неожиданная ярость заставила его поднять голову .
— Би, неужели ты не можешь простить? Даже теперь?
— Ни теперь, ни потом. Уолтер, ты, может быть, святой — иногда я в этом даже уверена; но я не святая.
— Далеко не святой, дорогая; ты убедилась бы в этом, если бы хоть что-нибудь знала обо мне. Но с тех пор как мама умерла, я, пожалуй, понимаю ее немного лучше, чем ты. Прежде она казалась мне такой же, как тебе.
— А теперь?
— А теперь она для меня — бедная тень, бродящая в преддверии ада и молящая о прощении. Тень женщины, которая была жертвой Афродиты Кипрской.
— А тени ее жертв ты тоже видишь?
Он помолчал, прежде чем ответить.
— Би, а ты уверена, что тени, которые ты видишь, — не порождения твоей собственной обиды?
Она растерянно и удивленно посмотрела на него. Он продолжал, глядя в сторону:
— Я никогда не спрашивал и не пытался догадаться, что ты увидела, перенесла или узнала перед своим замужеством. Я знаю, это было что-то чудовищное, иначе твоя юность не увяла бы в девятнадцать лет. Но что бы это ни было — все уже давно позади, теперь это больше не имеет значения.
— Теперь больше ничто не имеет значения. — По ее лицу пробежала судорога. — Это призрак того, о чем я никогда не расскажу ни тебе, ни кому-нибудь другому. Но он стоял между мной и Бобби; а теперь Бобби умер, и слишком поздно что-нибудь менять.
— Глэдис жива. И настанет день, когда ты поймешь, что любишь Гарри и Дика. И даже Генри.
Несколько минут она сидела неподвижно, глядя в пол, потом встала и вышла из комнаты. Впервые со времен их детства он увидел на ее глазах слезы.
ГЛАВА II
Когда наступили школьные каникулы, Генри привез сыновей в Каргвизиан.
Хотя в глубине души его несколько смущали неудобства жизни на ферме, он готов был примириться со всем. Он не осмеливался даже мечтать, что найдет Беатрису настолько оправившейся, и когда мальчики стали жаловаться на невкусную еду и неудобные постели, чувство безграничной признательности судьбе заставило его отчитать их с неожиданной строгостью.
Дядя Уолтер, сказал он им, да если уж на то пошло, и Повис тоже оказали их семье такую услугу, что они все теперь в неоплатном долгу перед ними.