Все романы (сборник)

Войнич Этель Лилиан

— Нет, я никогда не считала тебя бессердечной; а вот логики у тебя, к сожалению, не хватает. По-твоему, это очень жестоко пугать лисицу, когда люди вздумают поохотиться, а сама ты до полусмерти напугала родителей, когда тебе вздумалось пустить пыль в глаза.

— Я не пускала пыль в глаза!

— Нет? Ни чуточки? У тебя и в мыслях не было, как ты будешь великолепно выглядеть, когда перелетишь через изгородь всем на удивленье?

— Ну конечно…

Глэдис вдруг хихикнула. Ей было несвойственно долго пребывать

в унынии.

— А как это было чудесно! Он и правда летел совсем как птица. Мама…

Она вдруг выпрямилась: блестящее будущее внезапно открылось ей.

— Как по-твоему, когда я вырасту, я смогу участвовать в скачках?

— Ну разумеется, нет. Так что лучше выбрось это сейчас же из головы и поищи какой-нибудь другой способ пугать людей, если тебе это уж так необходимо.

— Но Дик ведь собирается скакать, как только ему исполнится двадцать один. Он сам сказал. И Фредди Денвере тоже…

— Они мальчики.

— Ну и что же? А почему им можно, а мне нельзя? Я лучше их езжу верхом, гораздо лучше. Почему нельзя?..

— Потому что девочкам не позволяют много такого, что можно мальчикам.

— Но почему? Почему все самое интересное только мальчикам? Это несправедливо, мама. Почему так?

Беатриса тщательно обдумала ответ:

— Мир не мною устроен, девочка, и женскую долю тоже не я придумала. Раз уж ты меня спрашиваешь, могу тебе сказать одно: будь моя воля, я бы все устроила по-другому. Но мир таков, как он есть, и в нем нам приходится жить.

Бог, вероятно, знает, что делает.

С неожиданной горечью она прибавила:

— Во всяком случае, он делает, что хочет.

Она тут же взяла себя в руки. Детям таких вещей не говорят.

Глэдис серьезно смотрела на нее.

— Артур… — начала она и умолкла.

— Да?

— Нет, ничего. Про душу в пятках… Потому я так и разозлилась. Папа сказал про меня, а думал про Артура.

— Папа знает, что Артур не трус.

— А Артур нет.

— Что нет?

— Не знает. Он думает, что он трус, и Дик тоже так думает. Я потому и взбесилась, что это неправда.

— Конечно, неправда.

Мысль Глэдис так усиленно работала, что она даже нос наморщила.

— Мама, помнишь, миссис Джонс обварила ему ногу кипятком?

— Помню. Он держался очень мужественно.

— Но ведь он только притворялся, что ему это нипочем, чтобы она перестала плакать. А на самом деле ему было ужасно плохо.

— Ну конечно. Всякому было бы плохо. Сильные ожоги очень болезненны.

— Так вот, понимаешь… То же самое и когда опасно… когда по-настоящему весело.

— Например?

— Ну когда стреляют, или гроза, или надо скакать без седла, или пройти в лунную ночь по карнизу. Он все это может, но ему от этого только тошно.

Странно, правда? Ему от этого ни капельки не весело.

— А тебе весело?

— Ну да, и всем весело. В прошлом году

Дик спросил его, испугался ли он, когда гнедой понес, и Артур сказал, что испугался. Только из-за этого Дик и вообразил, что он трус.

— Дик еще очень многого не понимает.

— Мама, знаешь что? Дик даже не очень виноват. Это все Фредди Денверс, он рассказал всем мальчикам в школе, что Артур трус, потому что он не джентльмен, и Дик ужасно расстроился.

— Вот как? Я поговорю с Фредди Денверсом.

— Нет, пожалуйста, не надо, я тебе это по секрету сказала. И все равно это бесполезно: Фредди такой глупый, он ничего не поймет. Мама, а знаешь, что сказал мсье Жиль?

— Нет, не знаю. Что же?

— Он сказал: «Таким людям, как вы или Монктоны, не приходится рисковать головой, разве что вам самим этого захочется, — все равно вы голодные не останетесь. Вот вы и рискуете для забавы, просто чтобы показать, что вам не страшно. А такие люди, как отец Артура, вынуждены идти навстречу опасности независимо от того, страшно им или нет». Он сказал: «Для них это не забава, а труд». Как по-твоему, мама?

— По-моему, он прав. И по-моему, они больше достойны уважения.

— Артур написал про это стихи — как рыбакам приходится рисковать жизнью, потому что у них дети голодные и никто этого даже не замечает.

— Стихи?

— Ну да. Ты же знаешь, он обо всем пишет стихи.

У Беатрисы на миг перехватило дыхание.

— Вот как! Нет, я не знала.

— Неужели не знала? Он не показывает тебе, потому что думает, что они плохие, но я думала, ты знаешь. Он только что прислал мне стихи ко дню рождения — про то, как я выросла и какие у меня стали длинные ноги и длинные волосы, прямо, как у Аталанты.

— Нет, я не знала, — повторила Беатриса и задумалась.

Ласковая рука вкрадчиво обвилась вокруг ее талии.

— Мамочка, скажи мне… ты сама знаешь, о чем. Тебе правда было очень противно?

— Что именно?

— Вот это… Уф! Отрезать лисе хвост!

— Не помню. Не противнее, чем…

Она умолкла на полуслове и засмеялась.

— Боюсь, мне были противны очень многие вполне естественные и безобидные вещи, дорогая моя. В молодости я была не слишком рассудительна.

В ту же секунду медвежонок стиснул ее в объятиях и чуть не задушил поцелуями.

— Мамочка, я так рада! Ты была бы такая душечка, если б не была всегда такая ужасно рассудительная. Беатриса со смехом высвободилась.

— Как раз сейчас я совсем не чувствую себя душечкой, если хочешь знать.

На мой взгляд, ты возмутительно надерзила отцу и тебе следует пойти и извиниться перед ним.

Глэдис вскочила, она всегда охотно просила прощения.

— Хорошо. А ты пока пойди приляг, мама, ладно? Ты такая бледная. Я только сперва причешусь.

— И умойся, пожалуйста, а то ты вся заплаканная.