Все самое важное для жизни я узнал в детском саду
Шрифт:
Друг утверждает, что ванная может сказать обо всем. Обо всем скажут баночки, флаконы, тюбики, коробки, склянки. Микстуры, мази, снадобья, аэрозоли, приспособления, лосьоны; духи, мыло, пасты, таблетки, кремы, салфетки, порошки, лекарства и всевозможные приборы — электрические и обыкновенные. Чудеса всех времен.
Друг утверждает, что, по его наблюдениям, ванные часто похожи друг на друга, отчего у него возникает мыель об удивительном единстве рода человеческого.
Я вовсе не призываю к массовым занятиям спелеологией в чужих ванных. Но зато я пошел в свою и взглянул на нее повнимательнее. И мне сразу все стало ясно.
Зайдите в свою — и взгляните хорошенько. А отныне, если соберетесь ко мне в гости, будьте так добры, попользуйтесь перед тем, как отправиться, собственной ванной. Ибо моя для посторонних — закрыта.
Клялся и божился, что никогда не пойду на встречу одноклассников, и все-таки пошел — как-никак тридцатилетие выпуска. «Ребят» из своей родной школы, что в самом центре Техаса, я последний раз видел на прощальном вечере.
Стоило лишь мельком взглянуть на них — и худшие мои опасения подтвердились: лысины, седины, морщины, отвислые животы и признаки больной печени.
Старики. Мы превратились в стариков, подумал я. Так скоро! И теперь уж все идет на убыль. Впереди только немощь, болезни, дряхлость — а там и смерть не за горами. На меня вдруг навалилась усталость. Я замедлил шаг, начал заметно прихрамывать. В голову полезлн мысли о завещании, о том, что к погребению надо что-то подготовить…
Недуг этот длился ровно полминуты. А затем как рукой сняло — до того ярко вспомнились двое мужчин, которых повстречал тем летом на автостоянке в Бернсе, штат Орегон.
Одного звали Фред Истер, а второго — его хорошего друга — Лерой Хилл. Фреду — шестьдесят восемь, Лерою — шестьдесят два. Они ехали на велосипедах из калифорнийского городка Пизмо-Бич в канадскую провинцию Альберта, чтобы посмотреть родео в Калгари. Сидели они однажды на скамеечке, на пляже, читали газету, а там как раз про родео было написано. «Едем!» — предложил одни из них, и они собрались да поехали. И вот теперь на обратном пути прнбыли в Бернс, где я их повстречал, — в ярких спортивных костюмах; на модных гоночных велосипедах со всеми причиндалами. Я спросил Фреда Истера, как же они решились, и тот засмеялся: «А очень просто, сынок! Хе-хе! Приспичило нам — вот и всё!»
Им предстояло проехать почти шесть тысяч миль — через Колорадо и Большой Каньон. Домой рассчитывали попасть не раньше октября, если, конечно, по пути не встретится еще что-нибудь занимательное. Куда да и зачем спешить?
Эта встреча «выпрямила» меня: я будто стал выше, стройнее, моложе, красивее. Я начал прикидывать на будущее: чем заняться, где побывать, в чем попробовать свои силы за те долгие годы, что у меня впереди.
Так что до встречи на родео в Калгари в 2004 году. Узнаете меня по велосипеду с такой надписью: «ЛИБО В ПИЗМО-БИЧ, ЛИБО НА ТОТ СВЕТ!»
Летний вечер. Крыльцо загородного дома моего деда. При свете старого шипящего фонаря идет ожесточенная игра в «бабульку»^1 (^1Простая карточная игра наподобие «акулины» — прим. перев.). Я сражаюсь с пятью матерыми картежниками, каждый из которых
Мы лакомимся воздушной кукурузой с виноградным джемом и запиваем сласти молоком, нажимая на картонный пакет так, чтобы струйка била прямо в рот, и потом торжественно передаем пакет дальше по кругу. На голове у каждого ковбойская шляпа, и мы все пожевываем спички и ковыряем ими в зубах. Шляпы и зубочистки должны быть обязательно, ведь когда играешь в карты, вид должен быть очень серьезный.
А партнеры у меня и впрямь сильные и ужасно хитрые — в общем, махровые картежники. Я три раза подряд был «бабулькой», и мне почти нечего на кон ставить — осталось лишь девять конфет и четыре цента. Все мы жухаем, как только можем. У одного из них, по-моему, есть лишняя колода, и он под столом меняет карты себе и остальным. Доказательств у меня нет, но я в этом почти уверен. Как бы там ни было, от полного разорения в компании этих преступных элементов меня спасли мотыльки.
Они целой стайкой кружили вокруг старого фонаря. То и дело какой-нибудь из них обжигался, слышалось «з-з-ш-ш-ш», мотылек отделялся от остальных и падал, как истребитель в плохо снятом боевике. В конце концов один из них рикошетом отлетел в ближайшую паутину; паук схватил бедного мотылька, обмотал его липучкой и тут же принялся высасывать из него соки, да так быстро и безжалостно, что игра наша сразу прекратилась. Любому головорезу из числа «зеленых беретов» стоило бы поучиться у этого ядовитого акробата о восьми ногах, как пользоваться удавкой-гарротой.
Детям эта жуткая сцена убийства очень понравилась. Один из мальчишек до того вдохновился, что встал из-за стола, скатал газету в трубку и устроил Варфоломеевскую ночь оставшимся мотылькам. Точно заправский бейсболист, отрабатывающий подачу, он на лету сбивал их и одним ударом приканчивал, размазывая по столу крошечные пушистые останки.
Я бросился защищать мотыльков. Мало того, что они летят на свет фонаря и гибнут, словно камикадзе! Мало того, что пауки ловят их себе на обед! А тут еще и мальчики решили на них поохотиться с газетами — куда же несчастным мотылькам деваться?! Спрашиваю одного малыша:
— Зачем же ты убиваешь бедных мотыльков?
— А они плохие! — отвечает он.
— Да, это все знают! — подхватывает другой.
— Да! Они одежду едят!
И я не мог их переубедить. Все мотыльки плохие. А все бабочки хорошие. Вот так. Мотыльки и бабочки — разные. Мотыльки противные, они везде ползают и потихоньку, в темноте, грызут свитер. А бабочки красивые, они всегда летают днем и любят цветы. Ничего другого малыши и слушать не хотели — что есть полезные мотыльки-шелкопряды; которые дают людям шелк, и есть опасные ядовитые бабочки. С непреклонностью, какой позавидовал бы Жан Кальвин, мотыльков приговорили к смерти раз и навсегда, аминь! Устами младенца глаголет не только истина, но и всякая дрянь.