Все шедевры мировой литературы в кратком изложении.Сюжеты и характеры.Русская литература XIX века
Шрифт:
Если вы думаете, что все разъяснилось и Элиза была оправдана в глазах общества, значит, вы не знаете его. Для общества нет ничего приятнее обвинить какую-то женщину в измене, поверить себе и преследовать ее. Княжна Мими обладала каким-то магнетизмом — поэтому присутствующие не верили глазам своим. Им легче было подумать, что это мираж, дьявольское наваждение, чем то, что княжна обманулась, приняв старого барона за Границкого. Тогда родилась неясная, в сущности нелепая мысль, что барон играл тут роль кума. Постепенно все уверились в истинности этого предположения. Настолько, что молодой барон, деверь Элизы и брат старого барона, друг Границкого, уже должен был выслушивать наставления от маркизы де Креки, своей тетушки. Она нашла это знакомство странным, предосудительным, а самого Границкого, который нигде не служил, — подозрительным. Она решительно
В то самое время, когда маркиза отчитывала племянника, Габриель Границкий встретился с Лидией в небольшой комнате позади блестящего магазина. Лидия пришла сюда последний раз, чтобы сообщить новость: у ее мужа был второй удар, и врачи объявили его безнадежным. Перед любовниками открывалась заря свободы, над ними, казалось, витал призрак счастья. Но графиня мучилась, что ради этого счастья она должна переступить через смерть своего друга. И поклялась ежеминутною заботою о муже, выполнением своего супружеского долга искупить свой обман и будущее счастье…
Вернувшись домой, молодой барон Дауерталь с нетерпением поджидал Границкого. Он был словно во сне и чувствовал, что должен что-то сделать. Он переживал за своего брата, которого любил и уважал, ощущал его обиду как свою собственную. К этому примешивалось и желание покрасоваться перед товарищами, показать, что он уже не ребенок. Он привык, что смертоубийство заглаживает все оскорбления и все преступления. Спросить же у судилища высшего, истинного, не зависящего от людских мнений, он не догадался. Да и как бы мог он спрашивать, коли воспитание забыло ему сказать про это судилище, а жизнь не научила спрашивать вообще. Даже сам язык судилища был непонятен барону… Стоит ли удивляться, что появление Границкого привело к немедленной ссоре, ссора — к оскорблению… И вот уже недавние друзья стреляются… Границкий все же пытается выяснить причину неожиданного гнева своего товарища. Ошибка выяснилась вполне… Но ни у одного из них не хватило силы отказаться от дуэли. Противники не желают смерти друг друга, но вынуждены делать вид, что дерутся всерьез… «Постараемся оцарапать друг друга», — решили дуэлянты и разошлись. И впрямь: пуля Границкого оцарапала руку барона, Границкий же упал мертвый.
Узнав о дуэли, высоконравственные дамы сразу все поняли. Все сомнения были отвергнуты, виновные найдены.
Ложные обвинения уложили баронессу в постель — она так больше и не поднялась. Молодой барон и двое его секундантов были сосланы за дуэль. Графиня Рифейская осталась вдовой.
Вот и скажите после этого, какие пороки преследуют общество, если от этого погибают и виноватые, и невинные. Почему находятся люди, все призвание, все наслаждение которых сеять бедствие, возбуждать в душах высоких отвращение к человечеству.
О смерти баронессы Дауерталь в обществе узнали от молодого человека, который, невзирая на присутствие княжны Мими, обвинил светских дам в этом преступлении. Княжна Мими возразила дерзкому: «Убивают не люди, а беззаконные страсти».
В. Н. Греков
Сильфида (Из записок благоразумного человека)
Повесть (1836)
Мой знакомый Платон Михайлович решил перебраться в деревню. Он поселился в доме покойного дядюшки и первое время вполне блаженствовал. От одного вида огромных деревенских дядюшкиных кресел, в которых вполне можно утонуть, хандра его почти прошла. Признаться, я дивился, читая эти признания. Представить себе Платона Михайловича в деревенском наряде, разъезжающим с визитами по соседним помещикам — это было выше моих сил. Вместе с новыми друзьями Платон Михайлович обзавелся и новой философией. Он тем и понравился соседям, что выказал себя добрым малым, который думает, что лучше ничего не знать, чем столько, сколько наши ученые, и что самое главное — хорошее пищеварение. Излишнее умствование, как известно, вредит этому процессу.
Спустя два месяца Платон Михайлович снова загрустил. Он уверился нечаянно, что невежество не спасение. Среди так называемых простых, естественных людей также бушуют страсти. Тошно было смотреть ему, как весь ум этих практичных людей уходил на то, чтобы выиграть неправое дело, получить взятку,
Если судить по подбору книг, то страстью дядюшки были алхимия и каббала. Боюсь, Платон Михайлович тоже заболел этим. Он с усердием стал читать книги о первой материи, о душе солнца, о звездных духах. И не только читал, но и подробно об этом мне рассказывал. Среди прочих книг ему попалась одна любопытная рукопись. Что бы, вы думали, в ней было? Ни много ни мало — рецепты для вызывания духов. Иной, может, и посмеялся бы над этим, но Платон Михайлович уже был захвачен своей мыслью. Он поставил стеклянный сосуд с водою и стал собирать в него солнечные лучи, как показано в рукописи. Воду эту он каждый день пил. Он полагал, что так вступает в связь с духом солнца, который открывает его глаза для мира незримого и неведомого. Дальше — больше. Мой приятель решил обручиться с Сильфидой — и с этой целью бросил в воду свой бирюзовый перстень. Спустя долгое время он заметил в перстне какое-то движение. Платон увидел, как перстень рассыпается и превращается в мелкие искры… Тонкие голубые и золотые нити заполнили всю поверхность вазы, постепенно бледнея, исчезая и окрашивая воду в золотой с голубыми отливами цвет. Стоило поставить вазу на место — как перстень снова показался на дне. Друг мой убедился, что ему открыто то, что спрятано от остального мира, что он стал свидетелем великого таинства природы и просто обязан разобраться и возвестить о нем людям.
За опытами Платон Михайлович совсем забыл о своем деле. Дело же это было хотя и несколько неожиданное для Платона Михайловича, но вполне понятное в его положении и, я бы даже сказал, препо-лезное для его состояния духа, У одного из соседей он познакомился, между прочим, с его дочкой Катей. Долго Платон Михайлович пытался разговорить девушку и победить ее природную застенчивость, заставлявшую краснеть при каждом обращенном к ней слове. Узнав ее поближе, он выяснил, что Катенька (как он уже называл ее в письмах) не только имеет природный ум и сердце, но и влюблена в него… Отец ее намекнул Платону Михайловичу, что не прочь видеть его своим зятем и готов в этом случае покончить миром тридцатилетнюю тяжбу о нескольких тысячах десятин леса, которые составляли главный доход крестьян Платона Михайловича. Вот он и задумался: не жениться ли ему на сей Катеньке. Катя ему понравилась, он нашел ее девушкой послушной и неговорливой. Словом, он теперь спрашивал скорее моего благословения, чем моего совета. Разумеется, я решительно написал Платону, что женитьбу его одобряю полностью, радуюсь за него и за Катю.
Надо сказать, что иногда на моего приятеля находят приступы деятельности. Так было и в тот раз. Он тут же поскакал к Реженским, сделал формальное предложение и назначил день свадьбы — сразу же после поста. Он радовался, что сделает доброе дело для крестьян, гордился, что понимает свою невесту лучше, чем ее собственный отец. Платон Михайлович со свойственной ему восторженностью находил уже в каждом слове Катеньки целый мир мыслей. Не знаю, был ли он прав, но я не разубеждал его. Решение его показалось окончательным.
И все-таки, признаюсь, мне было как-то не по себе. уж больно странные письма я начал получать. Я уже рассказывал, как Платон Михайлович уверился, что его перстень в вазе рассыпается на отдельные искры. Потом ему привиделось, что перстень превратился в розу. Наконец, он увидел между лепестками розы, среди тычинок, миниатюрное существо — женщину, которая была едва приметна глазу. Моего приятеля очаровали ее русые кудри, ее совершенные формы и естественные прелести. От только и делал, что наблюдал за ее чудесным сном. Это бы еще полбеды. В последнем письме он объявил, что прекращает сношения с миром и целиком посвящает себя исследованию чудесного мира Сильфиды.