Все сложно
Шрифт:
Майер хмуро прикладывает к лицу маску печального щенка.
– Смотря что за история.
– Ну, та! Когда они пригласили меня на свою вечеринку.
– Не помню.
– Еще как помнишь. Это было нечто среднее между шоу «Девчонки идут в отрыв» и триллером «Судная ночь». Одна женщина обрызгала вышибалу грудным молоком, другая угодила в больницу, где ей наложили швы, а та, которая все время нудит про то, что детей в школе кормят недостаточно здоровой пищей, сожрала мексиканского фастфуда на тридцать семь баксов.
– Ага,
Появляется Хейзл и, показывая нам белый парик и очки с круглыми толстыми стеклами, спрашивает:
– Может, я оденусь старушкой? Они часто плохо слышат. Все будут мне что-то кричать и подумают, что, раз я не отвечаю, значит, «вжилась в роль».
Девчонка соображает!
Майер снял щенячью маску и расплылся в мегаваттной улыбке, которую мне так редко удается увидеть.
– Отлично придумано!
Хейзл опять куда-то убегает, а я уже забыла, о чем мы говорили до ее появления.
– Что касается встречи родительского комитета, – говорит Майер (точно! вспомнила!), – все зависит от того, собираешься ли ты выставить этих мамаш в невыгодном свете.
– Такой задачи у меня нет. Я считаю, что если женщины так отрываются, то это свидетельствует только об одном: в их жизни много стресса. Да и вообще, я от души повеселилась на той вечеринке. Я сразу раскусила, зачем меня на самом деле пригласили, – только затем, чтобы расспросить о тебе.
– То есть? – спрашивает Майер, возвращая щенячью маску на полку.
– Пф! – фыркаю я.
Он останавливается и смотрит на меня.
– Нет, правда. Зачем этим женщинам обо мне расспрашивать?
– Майер, ну ты же не можешь не понимать, что ты эффектный мужчина – одинокий отец с сексуальной грустинкой. Одна из мамаш спросила меня, не тройничок ли у нас с тобой и Мариссой.
– Врешь!
– Честное слово. Ну а когда я ответила, что мы просто друзья, каждая из этих дамочек тут же достала заранее составленный список женщин, с которыми можно тебя свести.
– Нет!
– Не переживай, я тебя прикрыла. Сказала, что давно втайне пылаю к тебе неразделенной страстной любовью, одновременно сладкой и горькой. Они сразу отстали.
Господи, Фи, какого черта ты это брякнула? Я неловко смеюсь под маской гоблина. Ужасно неуютная штука.
– Хм… – Майер откашливается. – Ну тогда… спасибо. Что касается твоего вопроса, то проблем у меня не будет, если ты удачно закруглишь шутку. Скажи, как сказала мне: про стресс, который матери постоянно испытывают, и все такое.
– Это можно.
– Вообще до сих пор ты не особо заботилась о том, чтобы никого не обидеть своим выступлением, – замечает Майер, склонив голову набок. – Просто лепила, что думаешь, а я знал: обязательно найдется кто-нибудь, кто поймет тебя неправильно, и кто-нибудь, кто поймет тебя правильно, но ему это не понравится.
Я пожимаю плечами.
– Конкретно в этой ситуации меня смутило то, что Кара тоже мать. А вообще… я готовлю новый номер и чувствую себя как-то… – Не люблю озвучивать свои тревоги. – Я чувствую себя как бы связанной. Свежий материал дается мне тяжело.
– Ну а что ты делаешь, чтобы он у тебя появился?
– Пока ничего особенного. С тех пор как мы подписали документы, прошло всего две недели, но… Ах, да ладно тебе, Майер! Разве обязательно применять логику, когда занимаешься ерундой?
Он смеется – низко, сочно, раскатисто.
– Может, и необязательно, но у меня есть логичное решение, которое имеет смысл попробовать.
– И какое же?
– Убить двух зайцев. – Не переставая брать товары с полок и класть их обратно, Майер объясняет: – В качестве репетиции наших фиктивных отношений мы могли бы действительно планировать и делать что-нибудь вместе. Такое, чего раньше не делали. Все это, конечно, будет довольно нелепо…
– Ты имеешь в виду, не для камер, а просто так?
– Да. По-моему, чем репетировать какие-то постановочные сцены, лучше на самом деле проводить некоторое время вдвоем. Но не в привычном формате. То есть встречи не должны быть связаны с Хейзл или с работой, не должны происходить у тебя или у меня дома. Надо выйти из зоны комфорта. Это нас отвлечет, и тогда наши тренировки, я надеюсь, пойдут легче.
– Ага, – говорю я, шумно дыша.
Женись на мне, раз уж на то пошло. Давай я что-нибудь для тебя испеку, а ты придумай мне ласковое прозвище. Когда ты напряжен, я буду массировать твои большие ладони.
Майер опять смеется:
– Оказывается, в маске гоблина ты куда сговорчивее, чем обычно.
– Рада, что ты доволен, потому что я в ней, похоже, надолго. Она запуталась у меня в волосах, – говорю я, безуспешно пытаясь высвободиться.
– Давай помогу.
– Попробуй.
Я поворачиваюсь к нему спиной и осторожно пячусь, пока мои лопатки не начинают ощущать тепло.
– Ой, да у тебя тут колтун…
Затаив дыхание, я чувствую, как он запускает пальцы мне в волосы и осторожно разделяет их. При этом он задевает у меня на шее какую-то точку, которая тут же приятно холодеет, будто прося нового прикосновения.
– Погоди… Сейчас я просто оторву эту штуковину.
Майер обходит меня, коснувшись моего уха бородой, и перегрызает шнурок маски.
– Ну вот, ты свободна, – тихо говорит он.
Его губы всего в нескольких дюймах от моего лица. Я могла бы повернуться к нему и провести дорожку по столбу его шеи: сверху вниз – поцелуями, а потом снизу вверх – языком. Могла бы обнять его и медленно, с нажимом, спуститься ладонью к тому карману джинсов, под которым скрывается задница не хуже, чем у Капитана Америка.