Все страхи мира (Том 2)

Клэнси Том

– Вы пишете статьи о ЦРУ, - начал старший.
– Целью статей является очернить заместителя директора, доктора Джона Райана.

– Я ни разу не назвал этого имени, - покачал головой Хольцман.

– Тот, кто сообщил вам эти сведения, обманул вас, воспользовался вашей доверчивостью.

– Вот как?

– Ответьте, вы честный журналист?

– Что вы хотите этим сказать?
– спросил Хольцман.

– Если я сообщу вам что-то совершенно не для публикации, напечатаете ли вы это?

– Все зависит от природы информации. Что именно

вы имеете в виду?

– Я имею в виду следующее, мистер Хольцман. Я могу доказать вам, что вам лгали, но вы не сможете опубликовать эти сведения, в противном случае подвергнете смертельной опасности некоторых людей. Кроме того, я могу доказать, что кто-то воспользовался вами для сведения личных счетов. Мне нужно имя этого человека.

– Вы знаете, что я никогда не сообщу имя человека, передавшего мне информацию. Это нарушает этику моей профессии.

– Этика журналиста...
– заметил мужчина достаточно громко, чтобы его голос был слышен сквозь грохот музыки.
– Мне нравится это. Значит, вы готовы защищать даже тех, кто лжет вам?

– Нет, к ним это не относится.

– Хорошо, тогда я расскажу вам маленькую историю, но с одним условием: никогда, ни при каких обстоятельствах вы не упомянете то, что я вам расскажу. Вы дадите мне слово?

– А если мне станет ясно, что вы ввели меня в заблуждение?

– В этом случае ваше право напечатать ее. Это устраивает вас? Репортер кивнул.

– Только учтите, если вы напечатаете то, что я вам сейчас расскажу, это меня очень расстроит - потому что я не лгу. И вот что еще: вы должны пообещать мне не пользоваться этими сведениями для своего собственного расследования.

– Вы требуете слишком многого.

– Решайте сами, мистер Хольцман. У вас репутация честного и умного репортера. Есть вещи, которые не могут быть опубликованы, - впрочем, это я перехватил. Скажем так: есть вещи, которые должны храниться в секрете на протяжении длительного времени - многих лет. А веду я все это вот к чему: вас обманули и использовали для своих корыстных целей. Убедили напечатать ложь, чтобы очернить кого-то. Я не репортер, но, если бы я был репортером, у меня была бы нечиста совесть. Меня беспокоило бы то, что все это нечестно, а также то, что меня приняли за простофилю.

– Вижу, вы все обдумали. Хорошо, я согласен на ваши условия.

– Тогда слушайте.
– Рассказ Кларка длился десять минут.

– Что это за операция? Где погиб этот человек?

– Извините, дружище. И не пытайтесь сами выяснить это. Меньше десяти человек знают ответ на этот вопрос.
– Кларк покривил тут душой, но это была умная ложь.
– Даже если вам удастся узнать, кто эти люди, они не станут разговаривать с вами. Ведь мало желающих добровольно рассказывать о том, что они нарушили законы.

– А эта Циммер?

, - Вы сможете проверить о ней почти все. Где она живет, чем занимается семья, когда родился ребенок, кто присутствовал при родах, имя акушера.

Хольцман заглянул в свой блокнот.

– Здесь скрывается что-то исключительно

серьезное, правда? Кларк посмотрел на него немигающим взглядом.

– От вас мне нужно всего лишь имя.

– И как вы тогда поступите?

– Это не должно вас касаться.

– Что предпримет Райан?

– Он не знает, что мы беседуем с вами.

– Чепуха.

– Это, мистер Хольцман, совершенная правда. Боб Хольцман был репортером долгое время. Его пытались обмануть настоящие специалисты своего дела. Против него проводились операции тщательно обдуманной лжи, его превращали в инструмент политической мести. Эта часть его работы не нравилась ему, вызывала отвращение. Презрение Хольцмана к политическим деятелям объяснялось главным образом тем, что они были готовы нарушить любое правило для достижения своей цели. Всякий раз, когда политический деятель нарушал данное им слово, брал деньги от спонсора и тут же принимался оказывать ему услугу, все это называлось всего лишь "политикой". По мнению Хольцмана, это было не правильно. В нем все еще оставалось что-то от того идеалиста, который закончил школу журналистики в Колумбийском университете, и, хотя жизнь превратила его в циника, Хольцман был одним из немногих людей в Вашингтоне, не забывших о своих идеалах и иногда жалевших об их утрате.

– Предположим, в результате моей проверки все, что вы сказали, подтвердится. Что я получу от этого?

– Может быть, ничего, кроме морального удовлетворения. Только это и ничего больше. Могу дать вам честное слово - я сомневаюсь, что у этой истории будет продолжение, но, если что-нибудь случится, я дам вам знать.

– Значит, одно моральное удовлетворение?
– спросил Хольцман.

– А у вас никогда не было желания расквитаться с мерзавцем?
– небрежно спросил Кларк.

Репортер отмахнулся от этого заявления, как от назойливой мухи.

– Чем вы занимаетесь в ЦРУ?
– спросил он.

– Вообще-то я не должен говорить об этом, - улыбнулся Кларк.

– Много лет назад, как принято начинать рассказ, один очень видный советский деятель попросил политического убежища и улетел за границу прямо с бетона московского аэродрома.

– Я тоже слышал об этом. Если вы попытаетесь напечатать это...

– Ну конечно, дипломатические отношения ухудшатся, - заметил Хольцман.

– Вы давно узнали об этом?

– Еще до последних выборов. Президент попросил меня не публиковать эту историю.

– Вы имеете в виду Фаулера?

– Нет, того президента, над которым Фаулер одержал победу.

– И вы согласились?
– Кларк был глубоко изумлен.

– У русского были жена и дочь. Что, они действительно все погибли в авиакатастрофе, как говорилось в сообщении для прессы?

– Вы собираетесь писать об этом?

– Не могу - по крайней мере в течение нескольких лет, но наступит время и я напишу книгу...

– Его семья тоже улетела за границу, - ответил Кларк.
– Перед вами человек, который вывез их из России.