Все свободны!
Шрифт:
Так вот, у дома было дивное резное крыльцо, веранда, сплетенная из коры и прутьев. Розовый мраморный пол в кухне, который потом сделали теплым. Гостиная с персидским ковром и камином с коваными старинными причиндалами типа совка и кочерги. И когда камин протапливали, легкий деревенский дымок расплывался по гостиной, порой залетая и в спальни. Он напоминал жильцам о далеком прошлом, тех самых приятных годах, когда они еще были маленькими и жили в постоянной гари, дыму и копоти, источаемых плохо сложенными в бараках печами. И именно этот запах детства навеки заволок сознание, а с годами становился, может, даже самым приятным воспоминанием.
Наверное, поэтому Светлана Петровна категорически запрещала курить в доме, даже
Несколько лет назад Скворцов-младший придумал застеклить веранду и устроить там зимний сад. Сделал он это, правда, скорее от собственной нужды — уж очень противно стало курить на морозе. Вот так красиво ему удалось единожды обмануть родную мать. А больше он и не пытался.
Юрий Николаевич взошел на крыльцо, потрепал по ушам Котю, русскую борзую, которая целыми днями гоняла по участку, абсолютно счастливая в своей бессмысленности. Поцеловал родителей. Мама пошла на кухню налить воду в вазу, чтобы поставить цветы, а он уже понял — они были чем-то очень недовольны. Напряженность буквально висела в воздухе, переплетясь с неловкостью. Все сели. Налили чай. Обсудили здоровье, перепады давления и никчемную экономическую политику нового кабинета министров. Гроза все не разражалась, хотя Юрию Николаевичу было очевидно, что она грянет вот-вот. Только никак он не мог понять, откуда и какой ветер надул ее в эту тихую заводь. Разные мыслишки крутились в его голове, но ни одна не могла стать главной претенденткой на правду.
Разборки в семье, независимо от их порядка, обычно начинал папа. Он, генерал, серьезно и конструктивно докладывал диспозицию. Если не следовало объяснений, а того хуже раскаяний, истеричную ноту включала мама.
— Итак, что мы имеем? — отец наконец приступил к делу.
— В каком смысле? — Юрий Николаевич по-прежнему ничего не понимал.
— А я скажу, мы имеем скандал и любовницу. Скандал страшный, Юра. Догадываешься?
Скворцова осенило, он понял, кто такая Маруся, а также почему она показалась ему знакомой. И вся выложенная ею мозаика мгновенно отразилась в его голове. Но даже если бы он вспомнил эту гадость тогда, проблему бы это уже не решило. Комар подточил-таки свой нос. «Какая глупость! И старики, конечно, страшно расстроились. А главное, ведь им ничего не объяснишь, они не увидят ничего, кроме измены родине и мезальянса». Он искренне огорчился.
— Догадываюсь, па. Страшный скандал — на всю вашу деревню. — И демонстративно замолчал.
— Ну что ты молчишь, скажи что-нибудь.
— А я никак не могу понять, что вы хотите услышать?
— Правду. Хотим услышать правду! — в разговор включилась мама. Это означало, что беседа уже входила в кульминацию — ведь папа не добился подробного отчета.
— Опуская мелкие частные подробности, — Юрий Николаевич попытался отшутиться, хотя понимал всю бессмысленность этого действия, — есть все-таки понятие приватной жизни, так вот у меня действительно есть любимая женщина, и это моя жена. Вы ее хорошо знаете. Есть теперь и другая, которая мне не меньше дорога. К этому нечего добавить.
— Да, какая-то сомнительная женщина, к которой ты официально таскаешься домой. Официально, — папа попытался вернуть себе инициативу. — Не будет преувеличением, если скажу, даже официально живешь. Содержишь. Но дело здесь не в деньгах, как ты понимаешь.
— В репутации. Я понимаю. В вашей репутации. Мне жалко, что так все получилось, па, ма. Честно говоря, я не собирался объявлять об этом на всю округу и не стану демонстрировать наших отношений впредь, но и скрывать их не намерен. По крайней
— Что он говорит? Я не слышу никакого раскаяния, — заливалась Светлана Петровна. — Хотя бы объяснений.
— А я и не раскаиваюсь. Я счастлив. Говорю это открыто. И буду так жить дальше и делать все, чтобы сохранить этот хрупкий мир, возникший в моей душе и моей семье.
— В твоей семье — скандал!
— Значит, это в вашей семье — скандал, а в моей семье, повторяю, — мир, лад и отличное настроение. И этого я никому не позволю испортить.
Серьезных бесед по семейному строительству у них не случалось с тех самых пор, как Юра с Леной женились. Тогда состоялась последняя, которая заключалась лишь в напутственном слове — все были счастливы и довольны выбором. И тут такое…
— Как это все выглядит, ты хотя бы подумал?
— А мне плевать. — Юрий Николаевич по обыкновению двинулся напролом. — Все вы небезгрешны, посмотрите в свои собственные глаза.
Николай Николаевич тут же спрятал взгляд за очками. Было понятно, что он хочет дистанцироваться от этой щекотливой темы. Юрий Николаевич и раньше предполагал, что карьеру отцу и всю их непрерывную заграницу сделала именно мать, но не позволял обсуждать эту идею даже самому себе с самим собой. Потому что способы, какими родители окрепли в номенклатуре, когда дедушка уже вышел на покой, были хорошо известны в узких кругах. Пожалуй, он был прав в своих догадках и сейчас почувствовал это. Она — блестящая переводчица со своим папой, стремглав летящим вверх по партийной линии, и он — простой офицер, специалист по маскировке из провинциального полка. «Кстати, папу как главного маскировщика в семье я для себя никогда не позиционировал. Замаскировались хорошо». Эта простая до глупости мысль вдруг и совсем не вовремя посетила его и показалась забавной. Он улыбнулся.
— Коля, смотри, он смеется, он над нами издевается. — Мама начала заламывать руки.
— Да, ма, твой сын вовсе не ангел с рождественской елки. Так получилось, извини. Сами могли бы догадаться и раньше. Мне сорок три года, и я давно уже не маленький мальчик. И строю свою собственную жизнь.
— Хорошо, — Николай Николаевич сделал еще одну попытку ввести беседу в конструктивное русло. — У тебя прекрасная семья. Чудесная жена, которую — я не ослышался? — ты только что сам сказал, ты любишь. Как все это может быть, или я чего-то не понимаю? Как ты, — он выделил это слово, — ты посмотришь ей в глаза и что скажешь?
— А я смотрел ей в глаза, она все знает. Лена удивительная женщина и поняла меня.
— Что она поняла?! — хором выкрикнули старики.
— Она поняла, что теперь мы будем так жить — я в двух домах. С ней и с другой женщиной. Скажу больше, они встречались, и это решили сами. Так мы все решили. Да. — Юрий Николаевич бил правдой наотмашь. Он добивал этой правдой и понимал это, но другого пути уже не было.
Светлана Петровна была близка к обмороку.
— Коля! Коля! Ты слышишь, что он говорит? — Коля слышал. — Коля! Звони Ганнушкину. Вызывай перевозку. Юра сошел с ума. Он спятил, Коля. Надо сказать, чтобы захватили смирительную рубашку. Он опасен. И его замечательную, хорошую Лену, нашу дорогую Лену, туда же следует отправить, если все это правда, что он сказал. Счастье еще, что Лениных родителей бог уже забрал к себе и они не видят этого ужаса. Кто бы знал, что на старости лет нас застанет такое несчастье… сумасшедшие дети… — Светлана Петровна возвела руки к небу и зарыдала. Между ними по гостиной от одного к другому, заливисто лая, металась Котя, что делало драму нестерпимой. «Правду говорят, что русские борзые самые глупые собаки, хоть ноги у них длинные. И зачем завели такую дуру?» — Скворцов представил себе того беднягу, у которого такая же, как Котя, жена или хотя бы любовница. Это соображение его чуть; развлекло и придало сил.