Все тайны Москвы
Шрифт:
Дмитрия все начали шпынять, и он понял, что дело уже совсем плохо. Переодевшись в крестьянское платье, он бежал в Калугу, откуда начал рассылать грамоты с призывом поляков бить, а все их имущество свозить к нему в Калугу. Неизвестно, был ли этот побег совершен по договору с Мариной или втайне от нее. Но Марина, лишившаяся любимого мужа, царства, преданная отцом, а церковью рассматриваемая не как человек, а как орудие борьбы с православной схизмой, была уже другая. От ее былой московской наивности не осталось и следа.
Бегство самозванца подорвало торг поляков, и пришлось им стать сговорчивее. На стороне Сигизмунда выступили и русские бояре, говоря, что не хотят иметь царем Шуйского,
Один из польских воевод из тушинского табора, Стадницкий, написал Марине письмо, в котором уже не называл ее царицей, а лишь сандомирской воеводянкой, и уговаривал оставить честолюбивые замыслы и возвратиться в Польшу. Марина же отвечала: «Ваша милость должны помнить, что, кого Бог раз осиял блеском царского величия, тот не потеряет этого блеска никогда, так как солнце не потеряет блеска от того, что его закрывает скоропреходящее облако».
Написала Марина и королю: «Если кем на свете играла судьба, то, конечно, мною; из шляхетского звания она возвела меня на высоту московского престола только для того, чтобы бросить в ужасное заключение; только лишь проглянула обманчивая свобода, как судьба ввергнула меня в неволю, на самом деле еще злополучнейшую, и теперь привела меня в такое положение, в котором я не могу жить спокойно, сообразно своему сану. Все отняла у меня судьба: остались только справедливость и право на московский престол, обеспеченное коронацией, утвержденное признанием за мною титула московской царицы, укрепленное двойною присягою всех сословий Московского государства. Я уверена, что ваше величество, по мудрости своей, щедро вознаградите и меня, и мое семейство, которое достигало этой цели с потерею прав и большими издержками, а это неминуемо будет важною причиною к возвращению мне моего государства в союзе с вашим королевским величеством».
Сигизмунд пообещал Марине удел в Московском государстве. Между тем в Тушине происходил уже полный разброд. С одной стороны давил Сигизмунд, с другой — смущал своими грамотами из Калуги Лжедмитрий, и Марина металась между двух лагерей, как меж двух огней, пытаясь отыскать союзников и там и там. Как-то Марина явилась перед войском с распущенными волосами, плачущая, и это довело до междоусобия. Донские казаки и часть польских удальцов вышли из табора, намереваясь идти в Калугу, но атаман Заруцкий сначала пытался казаков остановить, затем донес об их уходе Рожинскому, тот приказал стрелять, и в стычке полегло две тысячи человек. Казаки все-таки ушли к Дмитрию, а вместе с ними князья Трубецкой и Засекин.
Марина оставила в своем шатре письмо, в котором говорилось, что «Без родителей, без кровных, без друзей и покровителей мне остается спасать себя от последней беды, что готовят мне те, которые должны были бы оказывать защиту и попечение. Меня держат как пленницу. Негодяи ругаются над моею честью: в своих пьяных беседах приравнивают меня к распутным женщинам, за меня торгуются, замышляют отдать в руки того, кто не имеет ни малейшего права ни на меня, ни на мое государство. Гонимая отовсюду, свидетельствуюсь Богом, что буду вечно стоять за мою честь и достоинство. Бывши раз московскою царицею, повелительницею многих народов, не могу возвратиться в звание польской шляхтянки, никогда не захочу этого. Поручаю честь свою и охранение храброму рыцарству польскому. Надеюсь, оно будет помнить свою присягу и те дары, которых от меня ожидают», — и отправилась, переодевшись в гусарское платье, вместе со служанкой и под охраной трехсот пятидесяти казаков в Калугу. Но заблудилась и оказалась в Дмитрове у Сапеги. Дмитров же как раз осадили войска Скопина под руководством князя Куракина, и продолжить свой путь Марина не смогла.
Дмитров продержался еще некоторое время, тут у осаждавших кончились запасы, и они были вынуждены уйти.
Марина хотела продолжить путь в Калугу, но Сапега начал ее отговаривать, предлагая вернуться в Польшу. «Я царица всей Руси, — отвечала Марина. — Лучше исчезну здесь, чем со срамом возвращусь к моим ближним в Польшу».
Вскоре она добралась до Калуги, а 15 марта Рожинский, поняв, что табор полностью разложен, и достаточно одной хорошей атаки Скопина, чтобы все пало, решил этого не ждать, распустил всех и, поджегши табор, отправился к королю. Значительная же часть казаков пошла к Дмитрию в Калугу.
Марина с Вором жила в Калуге, сначала в монастыре, а затем для них был выстроен отдельный дворец. Вскоре польский гетман Жолкевский разбил наголову войско Скопина, и стало понятно, что дни Шуйского сочтены. Вор с Мариной двинулись к Москве. Марина остановилась в монастыре Николая Чудотворца на Угреше, а Лжедмитрий в селе Коломенском.
С другой стороны к Москве подошел и расположился на Девичьем поле гетман Жолкевский. Началась торговля: Вор и Марина обещали королю в течение десяти лет платить по 300 000 злотых, а королевичу Владиславу по 100 000 злотых, уступить Польше Северскую землю и возвратить Ливонию, помогать казной и войском против шведов и быть в готовности выступить против всякого неприятеля по приказанию польского короля.
Но поляки, уже практически овладевшие Московией, не спешили соглашаться на эти условия. Король велел Жолкевскому разбить войско самозванца, и тот, обойдя Москву, вышел к войску Сапеги. Дмитрий тут же ушел на Угрешу, а Сапега и Жолкевский перед битвой съехались в поле и, обсудив положение, решили битву отложить. Жолкевский пообещал, что король удовлетворит служивших у самозванца поляков, а самому Дмитрию и Марине даст удел Самбор или Гродно. После этого поляки отошли от самозванца, да и русские князья тоже отправились в Москву с желанием дать присягу Владиславу. Остался с Дмитрием только Дмитрий Тимофеевич Трубецкой.
Услышав об условиях, предложенных Жолкевским, Марина сказала польским депутатам: «Пусть король Сигизмунд даст царю Краков, а царь из милости уступит ему Варшаву». А Дмитрий прибавил: «Лучше я буду служить где-нибудь у мужика и добывать трудом кусок хлеба, чем смотреть из рук его польского величества». По диалогу, который начала Марина, ясно, кто был главным в этой паре. Жолкевский, узнав об ответе, собрался Марину с Дмитрием арестовать, но те были предупреждены и бежали в Калугу в сопровождении отряда донцов под начальством атамана Заруцкого, того самого, что не хотел отпускать казаков к Дмитрию из табора и считал Марину своим первейшим врагом. Скоро он снова появится в нашем рассказе. Пока же Марина с Дмитрием сидели в Калуге, а Жолкевский бомбардировал их письмами, просившими исполнить королевскую волю и грозившими оружием в случае ослушания.
В итоге к концу 1610 года страна разделилась на два лагеря: одни были за Владислава, другие за Дмитрия. Многие присягали самозванцу даже не потому, что верили в его происхождение, а чтобы отделиться от поляков, которые уже вызывали всеобщую ненависть. По сути, была нужна лишь спичка, бочку с порохом поляки создали своими руками. Прекрасно это понимая, Марина и Дмитрий послали в Москву попа Харитона, чтобы тот возмущал бояр. Но Харитона арестовали поляки, и под пыткой он оговорил многих князей, которых Гонсевский, заступивший на место Жолкевского, приказал тут же посадить под стражу. Это вызвало очередную волну негодования в Москве.