Все уезжают
Шрифт:
Она же может умереть от чего угодно, ведь она такая маленькая, почти как я — у нее такой же размер обуви, и она носит мои чулки. Она не выдержит на этой войне! Моя мама боится всего на свете даже больше, чем я. Она начинает дрожать, когда мы с ней в доме одни, и роняет фонарик, когда мы пытаемся найти какое-нибудь объяснение непонятным звукам. Это не страх, говорит она, это называется осторожностью, но я-то хорошо знаю, что это именно страх, только особый, трепетный. Смех с ней, да и только! А в тамошних озерах небось полно всяких тварей… Настоящую войну мама не переживет, она не выдержит!
Объявляю забастовку в
Завтра мама возвращается.
Шесть месяцев мы прожили с Фаусто одни, каждый вечер надеясь услышать по радио ее голос, передающий репортаж из Анголы.
Фаусто — настоящий Гулливер в стране лилипутов. Я хватаюсь за его бороду, и он укачивает меня, пока я не усну.
Мне не важно, что он ходит голышом.
Знаю, что соседи возмущаются, а отец написал на нас донос. Скоро нам придется явиться в суд — мама еще этого не знает. Мы ей скажем завтра, когда она приедет с войны. Все на нас свалилось сразу — и война, и суд.
Фаусто читает по-испански не очень хорошо, так что мне пришлось ему объяснять, что написано в бумаге, которую мы только что получили. Мой отец подал на маму в суд, обвинив ее в безнравственности, пренебрежении своими обязанностями и куче других вещей. Он требует установить надзор и опеку над дочерью, а также подтвердить его родительские права.
«Разделяй и властвуй», — сказал на это Фаусто. На рассвете вспыхивают странные огоньки, я принимаю их за зарницы и перебираюсь в постель к Фаусто, а он объясняет, что это камера со вспышкой и что кто-то следит за нами издалека.
«Я подозрительный швед. Ты должна меня бояться. У-у-у!» — завывает он как призрак, а я забираюсь под покрывало, чтобы спрятаться от глядящего на нас чужого глаза. Фаусто начинает меня щекотать, и я засыпаю от смеха и усталости. Теперь я думаю, что за мной следят. Не знаю, правда это или нет, но в любом случае надо держать ухо востро. За эти месяцы я не сделала ничего плохого. И вела себя даже лучше, чем всегда. Клянусь.
Мама вернулась с ангольской войны. Кожа у нее стала желтая-желтая, она постоянно трясется и говорит, что за ней могут прийти в любой момент. Страха в ней больше, чем раньше.
Она принимает множество таблеток, лежа в постели; ей их дает Фаусто. Маме не нужно ходить на работу, так что я читаю ей книги, потому что она говорит, что не может сосредоточить взгляд на странице. Мама очень худая. Из Африки она вернулась больная. Она не хотела ехать на эту войну и больше никогда туда не поедет. Она надеется, что суда не будет, но Фаусто подмигивает мне, и это означает, что мама у меня словно ребенок и не представляет, что нас ждет. Я читаю ей «Книгу чудес дона Хосе Северино Болоньи» Элисео Диего [2] , ее любимую. Читаю громким голосом, останавливаюсь, когда замечаю, что она заснула, и терпеливо продолжаю чтение с того места, на котором остановилась, когда она просыпается.
2
Элисео Диего (1920–1994) —
Мама должна выздороветь до начала занятий в школе. Не хочу, чтобы мои друзья увидели ее такой слабенькой. Мне самой не нравится ее вид. Вены у нее на ногах и на шее похожи на рисунки, сделанные голубым карандашом. Бывает, что родители умирают, когда их дети еще маленькие, — я это знаю. Но я должна выбросить из головы такие мысли.
Война — это ужас. Нельзя никого посылать ни на сельхозработы, ни на войну. Мне очень больно видеть, как тяжело дышит мама. Невыносимо видеть ее спящей.
Мама почти каждый день встает и прогуливается по двору. Она уже не такая желтая, понемногу начинает плавать, а потом греется на солнышке. Еще она рисует и напевает старые сьенфуэгосские куплеты:
У Офелии заветная тарелочка была, Но Рафаэль разбил ее, такие вот дела. И, глазом не моргнув, платить заставил Панно. Вот до чего любовь их обоих довела.К нам каждый день заходит моя подруга Дания, она помогает чистить овощи к обеду и убираться в доме.
Дания — моя одноклассница. Ее родители — врачи, и их никогда не бывает дома. Дания всегда дает мне списать на контрольных по математике. Она роняет свой листок с задачками на пол, и я делаю то же самое. Потом я пишу внизу решение своим почерком и стираю ее записи, а она делает все заново, быстренько решает все задачки и покидает класс раньше меня. Зато я с удовольствием помогаю ей с сочинениями — для нее это нож острый, а я обожаю сочинять. В отличие от других девочек, Дания не считает меня странной. Она очень серьезная и не смеется над моей мамой. Ей хватает такта, и она прекрасно понимает, что у нас происходит.
Внутри наш дом напоминает походный лагерь, потому что Фаусто все аккуратненько складывает стопками возле деревянной лестницы. С одной стороны грязное белье, с другой — чистое, и между ними узкий проход. Чтобы повесить белье, которое успела постирать мама, мы с Данией становимся на скамейку.
Сегодня к нам в гости придут знакомые из кукольного театра. Мама хочет уйти с радио и опять мастерить кукол.
На плите с самого утра стоит и непрерывно урчит скороварка — так, что уже невозможно слушать. Пахнет расплавленным сыром.
Хенеросо и Магали входят через заднюю дверь. Такое право мы предоставляем только друзьям. Магали замечает, что мама наконец-то научилась управляться со скороваркой. Мы все этому рады. Магали помогает маме более или менее привести дом в порядок. В конце концов мама призналась, что варила в кастрюле туфлю из пластика. Она надеялась, что пластик расплавится и она сможет сделать из полученной массы каркас для перчаточных кукол. Гости просто остолбенели. А если бы это удалось? Ну, тогда мама сделалась бы богатой, она варила бы себе потихоньку туфли и мастерила кукол. Но поскольку нужного результата добиться не удалось, можно, значит, называть ее свихнувшейся. Таков уж наш народ — «город прямых улиц и мозгов набекрень».