Все ведьмы делают это!
Шрифт:
— Но труп потом нашелся… — Ию Карловну передернуло. Ей вспомнилось, как с разложившейся отвратительной плоти спрыгнула громадная крыса.
— Не нашелся он, — тяжко вздохнул полковник. — Я на днях буквально того парня спросил, который сжечь труп должен был. Он и сказал, что по приходе в морозилку никакого трупа не обнаружил, а потому сжег какие-то мешки с отбросами, чтоб уж печка не зазря дымила. Вот так-то.
— Но как же… Мы же с вами сами видели…
— Мы с вами, Ия Карловна, еще много чего видели. — Дрон Кирпичный неловко задел ладонью пузырек с витаминами, и яркие шарики весело заскакали по вытертой клеенке стола. — Пятерых мертвяков мы тоже с вами видели, вы их смерть освидетельствовали, а теперь они
— Я еще принесу, — с нехарактерной для нее резвостью вскочила Ия Карловна. Видимо, ее начинал пугать весь этот разговор. — У меня в кабинете, в сейфе есть. Я мигом! И из еды чего-нибудь придумаю…
— Ладно.
Докторша вышла, а полковник с каким-то тоскливым упорством стал читать надписи на картонных, выцветших от времени плакатах. Этими плакатами были увешаны все стены выкрашенного в серую краску процедурного кабинета, где полковник и докторша устроили разговор по душам. Надо сказать, что для разговора по душам процедурный кабинет с его унылыми клеенчатыми топчанами, шкафиками с клизмами и стопками старых дырявых грелок являлся не самым лучшим местом. Да и на плакатах понарисована была такая пакость, от которой бесстрашному полковнику еще тошней стало.
«Берегись чесоточных клещей и вшей, — пугал один плакат, изображавший некое фантастическое насекомое, хищно нависшее над крошечной фигуркой чахоточно худого человека. — Чаще проходи санитарно-гигиенические мероприятия!»
У полковника всюду немедленно зачесалось, и он уж был готов поверить тому, что и его съедают проклятые вши и клещи, как другой плакат добил его. Изображал он вольную интерпретацию известной картины Васнецова «Богатыри». Только тут вместо богатырей на тощих клячах гордо восседали уродливые скелеты с лентами через плечо, как у свадебных шаферов. На лентах было написано: «Алкоголизм», «Наркомания», «Курение», чтоб зрителю стало понятно, чего ради глумливо ухмыляются костлявые наездники. Под копытами коней виднелись столбцы цифр, показывающих, сколько в России перемерло всякого народу от трех вышеозначенных пороков.
«Вот блин, — подумал Кирпичный. — Надо с водкой завязывать, что ли…»
Но тут взгляд его упал на плакат, повергший неокрепший мозг полковника в ужас и трепет.
«СПИД — начало твоего КОНЦА!» — уверял плакат и к тому же выспрашивал, сволочь, имел ли полковник беспорядочные половые связи, колется ли он нестерильным шприцем и вообще, есть ли у него гражданская совесть. Полковник даже растерялся, он никак не мог увязать беспорядочные половые связи с гражданской совестью. У него вообще с совестью связей не было! Он если когда кого и трахал, так только в неслужебное время и с резинкой…
«Ну, может, хоть СПИДа проклятого у меня нету!» — мысленно порадовался полковник и тут услыхал приглушенный вереницей комнат медицинского корпуса женский крик. Показалось еще Кирпичному, что вместе с криком он услыхал и звон разбитого стекла, но это он уже решил выяснить на месте, вскакивая из-за стола, на ходу доставая свой табельный пистолет и бросаясь из процедурной на крик.
В коридоре крик стал более громким, перешел в визг, а потом в какой-то нечеловеческий, тягучий, замерший на одной ноте стон. Полковнику стало жутко.
— Ия Карловна! — позвал он, стискивая пистолет. — Доктор!
Но никто не отозвался. Прекратился и стон. И на полковника Кирпичного обрушилась страшная, какая-то давящая тишина. Он медленно пошел в сторону кабинета Ии Карловны, поминутно вздрагивая от неожиданно гулкого эха собственных шагов.
Дверь в кабинет докторши была приоткрыта. Там горел свет — желтая полоса протянулась по ободранному линолеуму коридора. Но больше ничего не намекало на присутствие в кабинете человека.
— Ия Карловна! — тихо позвал полковник и стволом пистолета аккуратно отодвинул дверную створку. — Вы здесь?
Тишина
Ия Карловна полулежала на полу, спиной прислонившись к обитому велюром, единственному во всей больнице приличному креслу, неловко, неестественно подвернув под себя ноги. Одной рукой она судорожно вцепилась в свой белый халат, словно пытаясь защититься от кого-то, а другая рука безвольно покоилась среди осколков разбитой бутылки с медицинским спиртом. Но шокировал полковника даже не разлитый по ковровой дорожке спирт. Голова докторши, запрокинутая на край сиденья кресла, представляла собой наполовину обглоданный, с клочьями висящей кожи и волос, череп в луже липкой темной крови. Из-под докторшиной головы выползла осклизлая крыса и исчезла где-то под шкафом. Полковник завизжал, но потом затих, прислушиваясь к тишине больничного бокса. Ничем не нарушаема была эта тишина, разве только глухим стуком размеренно капающей на пол крови. Кровь смешивалась с разлитым спиртом, и от этого запаха полковника затошнило. Но он кое-как удержался и глянул в глаза умершей. Эти остекленевшие мертвые глаза смотрели в никуда, и в них отражались потолок с одиноко светящейся крошечной лампой в желтом плафоне, уменьшенный полковник Кирпичный, вопящий и бестолково размахивающий пистолетом… Поздно, поздно было махать пистолетом и бегать по больничным коридорам, выискивая неведомого врага, в мгновение ока сотворившего с бедной докторшей этакое непотребство…
— Крысы, — прошептал наконец полковник, набегавшись, навопившись и в изнеможении прислонившись к холодной коридорной стене. Он убедился, что, кроме него и докторши, теперь так неожиданно мертвой, в больнице нет ни души. Полковнику показалось, что разум его, и без того не весьма сильный, сейчас просто может отключиться и оставить несгибаемого Кирпичного один на один с непонятным врагом.
— Это ты, старуха! — непонятно выкрикнул Кирпичный и погрозил пистолетом. — Ну, погоди у меня!
Он кинулся вон из больничного блока, замышляя звонить в ФСБ и МЧС, чтобы они разобрались с происходящим в колонии. Пока бежал до поста охраны, автоматически глянул на часы: было три пополудни, и ранние сумерки уже спускались с неба, как серая марля. Солнца, которое утром так лукаво щекотало веки, не было и в помине. Зато появился ветер, влажный, холодный и злой. Он крутил на забетонированной земле колонии маленькие вихри из опавших листьев, бумажек и прочей шелухи. Полковнику почему-то вдруг стали ненавистны этот ветер и это небо, похожее на мокрую, разбухшую, грязную вату. Полковник выругался, придержал рукой с пистолетом слетающую фуражку и так и вбежал в караульное помещение, где его ждали новые сюрпризы.
Сюрпризов было девять. Докладывала начконвоя Погребец. Ее трудно было чем-либо испугать, но в данную минуту ее голос дрожал и вся она походила на затравленного гончими зайца.
— Три женщины из персонала обнаружены мертвыми в кухонном блоке, двое из охранников найдены у входа в спортзал… И четверо заключенных — у себя в камерах. Тревогу подняли опять же заключенные.
— Как они погибли? — спросил полковник, уже зная, что услышит в ответ.
— Такое впечатление, будто их загрызли крысы. Огромное количество крыс.
— В котором часу, как вы думаете, это произошло?
— Не позже трех дня. До этого все было нормально, а потом сразу паника, сигналы тревоги…
— Ясно, — сказал полковник, хотя на самом деле ясности не было, а наоборот, все становилось темней и загадочней. Но одна мысль его все-таки осенила: — Девять, вы говорите? Значит, вместе с Ией Карловной будет десять. А до этого погибли и воскресли пять. Пять, десять, потом… пятнадцать?!
Начконвоя странно посмотрела на полковника:
— Вы это о чем, товарищ полковник?