Все возможно
Шрифт:
— Расскажи мне о нем, Кристиан. Пожалуйста. Расскажи, каким он был, когда… когда ты с ним только познакомился. Когда я его не знала.
Кристиан поднял голову.
— Но тебе же будет больно?
— Нет. Не теперь. Прошу тебя.
— Я понимаю. Сначала невозможно ни говорить, ни слушать. А потом… после… — Он помолчал. — Я расскажу тебе, как познакомился с ним. Я уже многое знал о нем — от Хьюго. Но это произошло при нашей первой встрече. В Лондоне на Итон-сквер, примерно за месяц до того, как нам обоим предстояло отправиться в Оксфорд. Хьюго сказал…
Он заговорил
Элен слушала. Она видела улицу, дом, восемнадцатилетнего друга Кристиана. И пока он говорил, она почувствовала, что ледяное спокойствие, которое уже начало покидать ее, отступает дальше, дальше — и с облегчением она освободилась от него.
А Кристиан говорил и говорил, свечи на столе таяли. Его Эдуард. Ее Эдуард.
Ложась спать, она, как каждую ночь, протянула руку, чтобы коснуться холодной пустоты рядом с собой. И оставила руку лежать там, и закрыла глаза, зная, что в эту ночь уснет. Теперь, когда спокойствие исчезло и исчезла апатия, Эдуард был совсем рядом с ней.
«Летом, — подумала она, — я увезу детей в Куэрс-Мэнор».
Летом Элен выписала в Англию из Парижа некую шкатулку, и однажды вечером Кэт, опустившись на колени в гостиной Куэрс, открыла ее.
Шкатулка была антикварная, собственно, небольшой сундучок с полукруглой крышкой, обтянутый прекрасной кожей, которая от времени стала мшисто-зеленой. На крышке был вытиснен герб де Шавиньи и инициалы Кэт. Руки Кэт, приподнимавшие крышку, немного дрожали: она не знала, что спрятано в шкатулке, но знала, что это что-то важное и имеет какое-то отношение к ее отцу, вторая годовщина смерти которого миновала совсем недавно.
Внутри были два разделенных на отделения ящичка. Они вынимались. В них лежали красивые кожаные коробочки. Футляры для драгоценностей. Она села на пятки, не решаясь взять в руки первую и открыть.
В комнате царила тишина, за окнами гаснул день — густой золотой предвечерний свет сменялся лиловыми сумерками; лужайку пересекали длинные тени.
Через некоторое время Элен подошла и опустилась на колени рядом с ней.
— Кэт, я хотела, чтобы ты их увидела, чтобы ты знала… — сказала она нежно. — Прежде было еще рано, но мне кажется, что теперь… — Она поколебалась, а потом прикоснулась к одной из коробочек.
— До того, как мы вернулись к Эдуарду, в те годы, когда мы жили в Америке, Эдуард каждый год отмечал твой день рождения. Он выбирал для тебя подарок и прятал его в парижском сейфе. Дожидаться тебя. Дожидаться твоего возвращения. — Элен помолчала. — Вот эта — ознаменование твоего рождения. И по одной каждый последующий год. Каждая помечена своей датой, вот посмотри.
— Каждый год? Даже до того, как он меня увидел? — Кэт подняла глаза на лицо Элен.
— Каждый год. А когда мы вернулись, он продолжал. И я продолжила после его смерти. Кэт, я хотела, чтобы ты их увидела. Он так тебя любил. — Она погладила руку дочери. — Открой их, деточка. Пожалуйста, открой.
Кэт осторожно послушалась. «Катарине.. С моей любовью. 1960». Ожерелье из жемчужин и розовых бриллиантов, ограненных удлиненными конусами, — удивительно изящное, точно цветочная гирлянда — она
Кэт смотрела на них с изумлением и растерянностью. К глазам у нее подступили слезы. Тиара… неужели она когда-нибудь наденет тиару? Ее до глубины души тронуло, что отец выбрал для нее нечто, неотъемлемое от его эпохи, и, вынув тиару, она прижала ее к лицу, думая, что да — если она когда-нибудь все-таки наденет тиару, то только эту.
Потом отняла ее от лица, рассматривала, водила пальцем по краям. Лицо ее вспыхнуло, напряглось, и, внезапно вскрикнув, она резким движением положила тиару в футляр и вскочила на ноги.
— Я хочу показать тебе… Мама, подожди! Подожди здесь.
Кэт выбежала вон и через несколько минут вернулась с папкой под мышкой. Опять встав на колени рядом с Элен, она трясущимися руками открыла папку. В ней лежали эскизы, эскизы ювелирных украшений — лист за листом, каждый с датой и подписью, каждый отделан с типичной для Кэт тщательностью.
— Я год над ними работала. В Париже я показывала их Флориану, и он мне помогал. Объяснял, что технически осуществимо, а что — нет. Вот, например, этот — видишь, мне пришлось его переделать. Первый вариант сделать было бы невозможно. А вот этот… этот мне ужасно нравится. По-моему, он один из лучших. Мама, я знаю, они пока не очень удачны, но они станут лучше — я учусь, я буду еще работать над ними…
Она увлеченно посмотрела на Элен, и Элен придвинула папку к себе и сосредоточенно наклонилась над рисунками. Об этом занятии Кэт она не знала, а рисунки были хороши и свидетельствовали о большом воображении. Она медленно рассматривала лист за листом, читала технические пометки Кэт на полях.
— Но, Кэт, они прекрасны. Они по-настоящему хороши…
— Я пока не собиралась их тебе показывать. Откладывала, пока не сделаю больше. И пока не добьюсь того, чего ищу… — Кэт умолкла и дрожащей рукой указала на футляры, а потом на эскизы.
— Но я хочу, чтобы ты знала… чтобы папа знал.
Что я буду продолжать все это. Да, все. Ювелирный отдел. Компанию. Нет, я знаю, что мне нужно научиться очень многому, но я научусь, если ты будешь меня учить. — Она засмеялась. — Я знаю, сколько ты сделала. Флориан говорит, ты спасла коллекцию, спасла компанию. Я спрашивала Кристиана, и он сказал, что она будет становиться все прочнее и сильнее. И я хочу, чтобы ты поверила, что так будет и дальше. — Она умолкла, ее разрумянившееся лицо угасло. — Я понимаю про Люсьена. И Александра. Я знаю, Люсьен будет первым, не я. И не спорю. Но я хочу, чтобы ты знала: что бы ни делал Люсьен, что бы ни делал Александр, я буду здесь. И я продолжу!