Все время мира

Кутиченко Лара

– Значит, давайте поговорим о чём-нибудь другом. Как складывается ваша личная жизнь, карьера, возможно есть что-то, о чём вы хотели бы поговорить?

– Мне не очень комфортно в принципе находиться здесь. В этой клинике, в этом кабинете. Я… я просил записать меня к моему лечащему врачу, и, видимо, потому что я тут не был эти двадцать лет, администратор записала меня к вам. Я не ожидал, что приду к психотерапевту, хотя, возможно, это не так уж и некстати. Не знаю, зачем я пришёл. Возможно, мне просто хочется разобраться в себе.

Иван Андреевич степенно кивнул.

– Давайте просто побеседуем. Пересаживайтесь

сюда, в кресло. Я не практикую кушетку, о которой все знают по книгам и фильмам, предпочитаю уютную атмосферу, – он встал и прошёлся по мягкому ковру кабинета.

Всё пространство было оформлено в стиле английского кабинета. Даже камин присутствовал. Напротив входа стоял массивный стол с креслом, вся правая стена состояла из стеллажа и витрин. Слева был уголок с камином. Кресло для посетителей было развёрнуто от стола, так, чтобы сидящий ощущал себя в загородной старинной усадьбе, глядя на почти как настоящий огонь, обширную библиотеку, чувствуя спиной мягкие кожаные объятия кресла и упругий ворс ковра под ногами. Второе кресло, в которое, не дожидаясь моего ответа, уселся Иван Андреевич, было хитро развёрнуто вполоборота, так чтобы при желании я мог, чуть повернув голову, видеть собеседника. А если такого желания не было, можно было просто смотреть на камин и не казаться при этом невежливым.

Я молча сел. Искусственные язычки пламени завораживали.

– Люблю этот кабинет. Чувствую себя здесь лучше, чем дома. Не хватает только бокала коньяка, пледа и верной собаки у ног.

Слышно было, что он слегка улыбается, когда говорит.

– Иногда, когда погода на улице плохая, а я задерживаюсь здесь допоздна, мне приходится заставлять себя покинуть этот мой дом и отправиться в своё настоящее жилище. Иногда я не могу честно ответить себе на вопрос какое из них более мне близко.

– Знаете, – сказал я безо всякого перехода. – Я вчера встретил женщину и решил, что она моя мать. Она была так добра ко мне, так внимательна, а в глазах её было столько любви, что я всерьёз решил, что она явилась с того света, чтобы поддержать меня.

– Мысль о каком-то существовании души после смерти необыкновенно притягательна, правда? – тихо сказал он.

– Вообще-то она немного пугает, – подумав, сказал я. – Накладывает больше ответственности при принятии решений, или в некоторых поступках.

– В каком своём поступке вы не признались бы матери?

– Ну… Иногда бизнес требует жёстких решений.

– Трудно представить себе душу, оценивающую текущую бухгалтерию или вслушивающуюся в перипетии переговорного процесса. Может быть, что-то более личное?

– Думаю, я тщательнее выбирал бы себе женщин.

– Предположим, что выбор типажа женщин предопределён. Вы не очень-то вольны выбирать, хотя, можете и питать такие иллюзии. Выбирая женщину, вы стесняетесь своего выбора?

– Нет, что вы, я не определил бы это как стеснение. Скорее разочарование, потому что сейчас я вдруг понял, что, фактически, не могу отличить одну от другой.

Я вспомнил Анну, скрывающуюся от меня за дверьми лифта.

– Я так понимаю, что вам пока не удалось создать семью? Счастье вашей сестры не вдохновляет вас?

– Вы знаете и мою сестру? Это… Это очень неожиданно. Она – тоже ваш пациент?

Он взмахнул руками:

– Нет, нет. Она никогда не нуждалась в моих услугах,

благо зачала и родила она совершенно самостоятельно. Она удивительно целостная личность. Удивительно потому, что вы близнецы, а у близнецов часть сознания неразрывно связана друг с другом. Мы встречались несколько раз на некоторых мероприятиях, куда меня приглашал ваш отец, и я имел удовольствие с ней пообщаться.

–А моя личность недостаточно целостная? Звучит как-то обидно.

– А ваша личность мне почти незнакома. Вас я видел в последний раз, когда вам было четырнадцать лет. Вы были замкнуты, враждебны всему миру и несли в себе огромную, почти невыносимую для человека боль. Что, впрочем, не редкость среди подростков.

– У меня был реальный повод.

– Безо всяких сомнений.

Мы помолчали.

– Вы были дружны с моим отцом? Он никогда мне о вас не рассказывал, да и в гостях вы у нас ни разу не были.

– Нет, дружбой это назвать было нельзя. В нашем возрасте новые дружеские отношения возникают редко, а если и возникают, то ненадолго. Но некоторые добрые отношения сложились, мы иногда созванивались, и даже встречались на разных званых обедах. Меня, конечно, очень интересовала ваша судьба, и он мне рассказывал о ваших успехах. Честно говоря, он всегда очень охотно говорил и о вас, и о Марии, потому что, я думаю, что вы составляли основу его жизни.

Я немного колебался, задавать этот вопрос или нет, но все же спросил:

– Скажите, Иван Андреевич, может ли человек сойти с ума и не заметить этого?

– Если мы говорим об абстрактном человеке, то шансов практически нет. Если, конечно, не было травм головы, например. Даже если случился психоз или другие навязчивые состояния, то при нормальном критическом складе характера, как, скажем, у вас, Борис, невозможно не заметить некоторых несостыковок. Провалов в памяти, или инопланетян. Кроме того, невозможно придумать всех людей, которые вас окружают в реальной жизни. Эти люди, во всяком случае, все те, кто реально существует, будут проявлять тревогу и будут делать попытки отвести вас к врачу. Искусственно выстроенная, вымышленная личная вселенная всегда даёт какой-то сбой и по этим сбоям можно понять, что что-то не так. Я ответил на ваш вопрос?

– Не совсем. Если пофантазировать и представить себе ситуацию, когда человек видит, скажем, лишний палец на руке. Как он может определить, что это реальный палец, а не галлюцинация?

– Крайне просто. Во-первых, этот палец должны видеть окружающие, а, во-вторых, если лишний палец действительно вырос, то он будет находиться на руке постоянно, без перерывов на обед.

Со смешанными чувствами я вышел в холл первого этажа. С одной стороны, приём показался мне раздражающим. Как-то я не предполагал, что психолог может не успокоить, а, напротив, ещё больше расстроить пациента. У меня было ощущение, что он обвинил меня в слабости характера, ненужной рефлексии, сравнил с более полноценной сестрой и сообщил, что моя мать тоже имела какой-то психологический изъян. С другой стороны, я убедился, что не сошёл с ума, плюс получил очень ценную информацию, позволившую мне ухватиться за неё, не как даже за соломинку, а как за намёк на эту соломинку. Теперь мне требовалась помощь, чтобы вырастить из этого намёка что-то посолиднее и попрочнее.