Все зависит от нас

Конюшевский Владислав Николаевич

Правда надо отдать должное — дрались пшеки отчаянно, но теперь Краков быстрее отстроить на новом месте, чтобы не возиться с вывозом щебня на старом. Да и гражданские жители этого города почти все полегли. Немцы, не разбираясь где кто, раскатали восставших в пыль, вместе с этим населённым пунктом.

Хм, про Краков-то давно стало известно, но тогда я мог только гадать о целях восстания, а теперь, при взгляде на бумаги, показанные командиром, всё становилось на свои места. Ну то есть как становилось… Если что и было понятно, так это полная невменяемость польского эмиграционного правительства, загнавшего своих людей под колотушки.

Снова взяв в руки листки, начал перечитывать решение своры Миколайчика [3] .

Первым пунктом там шёл приказ о захвате Кракова своими силами. Ну это у Армии Крайовой даже слегка получилось. Фрицы, не ожидавшие подобной наглости, были довольно сильно потеснены на южной окраине города, только потом быстренько сориентировались и бои приняли позиционный характер. На этом все военные приказы польского правительства и заканчивались, и начинались политически-прожектёрские. Читая их, я просто фуэл. Это ведь даже не делёж шкуры неубитого медведя, это было вообще что-то запредельное, потому что вторым пунктом шёл приказ о том, что Краков становится временной столицей Польши и власть в нём переходит к делегатуре Лондонского правительства. Причём по отношению к войскам Красной Армии она выступает как полномочная хозяйка Польши и сразу выдвигает требования о том, что Государственный Корпус Безопасности АК интернирует членов Армии Людовой, а также всех тех, кто не признаёт Лондонское правительство в эмиграции. Ещё поляки хотели забрать себе обратно Львов и Вильно, что проходило отдельным пунктом — мол, демаркационную линию между Польшей и СССР необходимо проложить восточнее названных городов. Ну, разумеется, пункт про полное признание СССР эмиграционного правительства, а также суверенитета Польши. В случае отказа принять эти требования и попыток разоружить АК на баррикадах необходимо оказывать вооружённое сопротивление частям Красной Армии. Поляки надеялись, что «клятые москали» выбьют немцев из города, но с Армией Крайовой связываться побоятся и преподнесут ей страну на блюдечке. В противном случае правительство Миколайчика собиралось взывать к «совести мира» в расчёте на то, что «Большая тройка» на фоне проблем Кракова распадётся и что именно боязнь распада заставит СССР принять их условия.

3

Все пункты требований польского правительства имели место быть, и я ничуть их не изменил, единственно перенёс действие из Варшавы в Краков. (Прим. автора)

А сами пшеки были полностью уверены в своей победе над немцами, потому что войска Красной Армии находились в 50 километрах от города. То есть, даже учитывая возросшее сопротивление гитлеровцев, русские части подошли бы к Кракову через три дня после начала восстания. Только, видно, Верховный то ли вовремя узнал о задумке хитромудрого Миколайчика, то ли план был такой с самого начала, но Первый Украинский фронт, успешно громящий фрицев в Польше, неожиданно ударил на Моравско-Остраву.

Вот тут-то и началось избиение шляхтичей! Англичане, разумеется, никакого десанта, как того требовал Миколайчик, в Краков не сбросили, и всех восставших фрицы положили через несколько дней после начала выступления. Причём это поражение было особенно наглядным на фоне победы в Варшаве, что приводило эмиграционное правительство в полное неистовство. Там Красная Армия сначала выделила в помощь повстанцам из гетто десантную бригаду, а ещё через четыре дня, форсировав Вислу, полностью освободила город, развивая наступление на Лодзь, Познань и Быдгощ, создавая угрозу окружения группе армий «Северная Украина».

М-да… сказать, что я был удивлён дуростью Миколайчика со свитой, это не сказать ничего. Блин, похоже, «ясновельможным» очередной раз крупно не повезло с лидерами…

Сергей, видя, что я примолк, с интересом спросил:

— Ну что ты теперь про всё это думаешь?

— А что тут думать? Скажу только две вещи, первое — эти лондонские поляки однозначно работают на нашей стороне, хотя сами того не осознают. Ведь около восьмидесяти процентов Армии Крайовой навсегда осталось в Кракове. Значит, после войны, да и сейчас, деятельность их подразделений

против наших войск будет сведена к минимуму. Помнишь, я тебе рассказывал, сколько они нам крови попортили?

Гусев кивнул и решил уточнить:

— Ну а вторая?

— Вторая… так скажу — не фиг полякам выделываться, будто они — Европа. Азиопа, такая же, как и мы. Сермяжная посконная и домотканая. Во всяком случае, им тоже с правителями постоянно не везёт, как самым настоящим славянам.

Командир при этом намёке слегка насупился:

— А когда это нам с правительством не везло?

— Проще сказать, когда везло. Наверное, когда по дремучим лесами бегали разные поляне, древляне, смоляне и прочая чудь белоглазая. Во всяком случае, про те времена никаких документов не сохранилось и нельзя с уверенностью сказать, что тогда правители были плохие. А начиная с варягов и появления летописей — уже можно… Ведь сам посуди — что ни царь, сука, то реформатор или наоборот, разрушитель реформ.

— Царей давно свергли.

— Серёга, не трахай мне мозги. Пусть будет не царь, а просто правитель. Один строит, другой построенное — в распыл. И так чередуясь безостановочно. А народу ни тот ни другой никаких послаблений не делает. Когда попадается «строитель», то он сам своих людей в могилу пачками сгоняет, во имя будущего процветания. Когда «разрушитель», этим занимаются иностранные интервенты. То есть — те же яйца, только в профиль.

Гусев, выслушав этот монолог, помолчал, а потом спросил:

— Илюха, а что ты сейчас делал? Ну прежде чем я тебя позвал?

Удивившись такому неожиданному повороту, я настороженно ответил:

— Пленного допрашивал, а чего это ты интересуешься?

— Это который пропагандист? Тогда понятно. — Командир успокоенно откинулся на спинку кресла и, с удовольствием закурив, выдал: — Едрить твою мать, Лисов! Ведь сколько лет тебя знаю — железный мужик. И мозги на месте, и с людьми отлично ладишь. Про то, какой ты боец, я вообще молчу! Да и просто другом твоим считаться всегда за честь держал. Но почему как только тебе что-то напоминает о твоём прошлом, — тут Серёга споткнулся и задумчиво исправился, — или будущем, так ты сразу с катушек съезжаешь? Вот ответь, кого этот мудила из РОА тебе напомнил? Хотя подожди, я сам угадаю — или Ковалёва, или Ельцина, или этого, как его, ну богатея, который абреков поддерживал… Березинского?

— Память у тебя, Серёга, девичья до безобразия! Не Березинского, а Березовского! Березовского, маму его так!

Гусев, увидев, что я наконец оттаял и начал улыбаться, тоже расплылся в улыбке и подытожил:

— Какая разница, как его фамилия! Да и всех остальных тоже… Пойми, Илья, не будет их в нашем будущем. Не будет и всё. И само будущее совсем другим станет. Вот каким мы его сейчас сделаем, таким оно и получится! И только от нас зависеть будет, чтобы оно не стало подобным твоему! От меня, от тебя, от Лёшки с Маратом, от Ивана Петровича. От ребят, что сейчас в окопах к наступлению готовятся или на заводах вкалывают. Так что хватит тебе параллели с вашими временами искать и дёргаться каждый раз по этому поводу.

Подобный разговор у нас происходил не в первый раз, поэтому, махнув рукой, с досадой ответил:

— Да понимаю я всё! Просто иногда такие типажи попадаются, хоть стой, хоть падай…

Про типажи Серёга выразился в духе киношного Чапаева, в смысле — наплевать и забыть, и заинтересованно спросил:

— А чего ты там возле крыльца с Ничипоренко шептался? Или опять где-то детишек нашёл и нашей няньке подкинуть хочешь?

— Нет, про баню договаривался…

— Да ну! Неужели уболтал Гриню? Она ведь только послезавтра должна быть!?

— Уболтал. Он ведь ко мне и так нормально относится, а тут я ему позавчера слова «Розамунды» на русском дал, поэтому Григорий весь в восторге пребывает и вообще — благодарен до невозможности.

Гусев, выслушав, чем я купил старшину, начал хихикать:

— То-то я думаю — чего это он аккордеон странными мелодиями терзает! Ты бы ему ещё ноты помимо слов подсказал, цены бы вам не было!

— Где я, где ноты… И вообще, не ругайте музыканта — он играет как умеет!

— Да как он умеет, лучше бы вообще не играл!