Все женщины - химеры
Шрифт:
– А министры?
– спросил я.
– Их берут другие? Повыше рангом?
Он вздохнул:
– У всех связи, знакомства, блат… Хотя на самом деле это только прикрытие.
– Не связи?
– спросил я.
Он поморщился.
– Связи связями, но у них крыша получше, чем просто связи. Мир слишком уж разогнался к глобализации, люди не готовы… да и не хотят. А если и согласны, то на собственных условиях, а не общих… Так что у нас возможности ограниченны…
Он на что-то намекал, но я все
– Ну, жаль, конечно…
– Страны, - сказал он, - вынужденно сократили армии, дали централизацию всем районам и кластерам, а к чему привело?… Вот именно. Новое вино нельзя наливать в старые кувшины, как сказал великий винодел Соломон. Или это был Ной?
– То изрек Иисус, - поправил я.
Он изумился:
– Разве Иисус не плотничал?
– Одно другому не мешает, - напомнил я.
– Говорят же, пьет как слесарь…
– Пьет как ирландец, - поправил он книжным тоном, - так правильно.
– А что, все слесари ирландцы?
– Погугли, - огрызнулся он с неудовольствием, - в их родословной я не копался.
Синенко вошел подчеркнуто спокойный, ироничный, хотя еще более тяжелый и массивный.
– Мариэтта уже сказала? Нет? Там не два, а четыре трупа… В разных местах, в красноречивых позах, только здесь чисто… Юджин, что это у вас на руках?
Карлашев и Мариэтта заинтересованно уставились на мои кисти. Там все еще побаливает, веревка хоть и недолго побыла на моих руках, но зверски натерла кожу.
– Где?
– переспросил я.
– Вон, - сказал Синенко и некультурно указал пальцем.
Я посмотрел, сказал гордо:
– Стигматы, что же еще!
– Чего-чего?
– спросил Карлашев.
– Стигматы, - пояснил я.
– У слишком верующих появлялись в тех местах, куда Христу вбивали железные костыли, а у меня проступили на местах, где у невольников были цепи… Ну так, чуть покраснела кожа. Вы же помните песню о невольниках?
Карлашев внимательно оглядел кисти обеих рук, покачал головой. ' *
– Это не от наручников. Больше похоже на веревку.
– Вам виднее, - согласился я.
– Я когда слушал музыку, представлял, что руки у меня связаны… но чем, гм, как-то не конкретизировал. Просто ощущение, понимаете? Из этих ощущений возник импрессионизм, это искусство такое… вроде футбола низшей лиги.
Мариэтта, прислушиваясь одним ухом, бросила ядовито:
– Импрессионизм от впечатлений, а не ощущений!
– Здорово, - обрадовался я.
– Значит, я еще и впечатлительный, а не только ощущательный? То-то меня всего трясет!… Может быть, вы меня обнимете, чтобы я перестал дрожать и вздрагивать?
Она смерила меня злым взглядом.
– Послушай что-нибудь успокаивающее.
– Давай я обниму, - предложил Синенко.
Я смерил его опасливым
– Я человек старых взглядов, понимаете ли…
– Без намеков, - сказал он угрожающе.
– Я человек еще более старых.
– А вот я кроманьонец, - похвастался я.
– Но мы вас, неандертальцев, помним!… Вообще-то я не знаю уже, за что я налоги плачу? Почему меня не защищают?… Мне что, в общество защиты животных обращаться?… Да не потому, что осел, животных вы все защищаете!…
Он сказал успокаивающе:
– Мы тоже защищаем, не волнуйтесь вы так… Вон у вас «Резня на Журавлевке» в закладках, это ж сколько человек вы там убили, тысячи? И ничего…
Я снял с плеча ящеренка, поцеловал в морду и опустил на пол, слегка подтолкнул в толстый зад.
– Иди, бегай во дворе. Тебе не стоит слушать про убийства мобов. То плохие мобы. Аты замечательный.
Ящеренок прыжками вынесся через раскрытую дверь во двор, Синенко сказал серьезно:
– Не волнуйтесь, сейчас все поймем и решим.
Голос его прозвучал зловеще, хотя это я могу и сам
интерпретировать по своей хозяйственности и подозрительности.
Карлашев ушел в гостиную, мы услышали, как присвистнул там. Синенко сказал мне дружелюбно:
– Пойдем посмотрим. Хотя для тебя это и просто дикая новость, ты никого из них не видел, но все же полюбуйся, что они с твоей мебелью сделали.
– Запачкали?
– спросил я в панике.
– С ногами на диван?
Он хохотнул:
– Увидишь. Как бы впервые. Ты ж ничего не видел, ничего не слышал? Как те три обезьяны?…
– А что третья?
Он взглянул на меня пронизывающим взглядом.
– Быстро схватываешь. А третья «никому ничего не скажу». А ты, похоже, все три. Многообезьянник. В смысле, многостаночник.
Я перешагнул порог и в самом деле ахнул без всякого притворства. Стена вся в дырках. Останься там на несколько секунд дольше, нашпиговали бы свинцом, как говорится, хотя пули давно уже без свинца.
Я ощутил, что меня снова начинает потряхивать пережитое, Синенко делает вид, что рассматривает залитый кровью пол, распластанные тела, но наблюдает за мной остро и неотрывно, этому наверняка тоже учатся в полицейских академиях.
Мариэтта прошлась вдоль стены, стараясь не вступать в лужи крови, что все еще растекается, обиженная, что не дают свернуться.
– О-го-го, - произнесла она озабоченно, - эти ребята любят стрелять… Что здесь еще не изрешетили? Потолок?
Синенко, не глядя, указал большим пальцем вверх.
– Туда тоже выпустили очередь. Но не прицельно, видишь?
– Да, - согласилась она, - кто-то уже в агонии нажал на спуск. После того, как некто всадил пулю ему прямо между бровей. Прекрасный выстрел!