Все звуки страха (сборник)
Шрифт:
Я тут же, сдавленно выдыхая в свой шлем, почему-то назвал их Флюхами.
Наружная часть колокольчиков была ослепительно оранжевая, книзу цвет переходил в смесь оранжевого с синим, и, наконец, ножка была чисто синей. Внутренняя часть чашечки казалась не столько оранжевой, сколько золотистой, а над синими пестиками возвышались оранжевые пыльники. Смотреть на Флюхи одно удовольствие.
Росли они чуть ли не сотнями у подножий крайне причудливых скальных образований — высоких, торчавших под разными углами, гладких и острогранных — напоминавших шипы со срезанными остриями. Даже не скалы, а какие-то непомерно увеличенные подобия кристаллов или
Затем истинные перспективы окружающего меня пейзажа вернулись, и я подобрался поближе к Флюхам. Следовало повнимательнее их рассмотреть, раз это единственная форма жизни, приспособившаяся к выживанию на Аде. Средства к существованию они, по всей видимости, черпали из разреженной атмосферы с избытком азота.
Я наклонился, намереваясь поглубже заглянуть в трубчатые цветки, — и при этом опрометчиво оперся на одну из наклонных псевдоскал. То была первая, едва ли не фатальная моя ошибка. Ошибка, резко изменившая мою жизнь на Аде.
Наклонный столб обломился — оказалось, он состоял из пористой вулканической породы наподобие шлака, — а вместе с ним рухнули и другие шипы, которым он служил опорой. Я упал вперед — прямо на маковки Флюхов — и успел почувствовать только, как у меня на голове разбивается шлем.
А потом тьма — пусть и не такая густая, как в космосе, — сомкнулась надо мной.
Я должен был умереть- Как мог я остаться в живых? Почему? Но — я жил. Я… дышал. Можете вы себе это представить? Я должен был соединиться с женой, но остался жив.
Лицом я уткнулся прямо в маковки Флюхов.
И они давали мне кислород!
Как же так? Я оступился, разбил шлем и должен был умереть! Но благодаря странным растениям, всасывавшим из разреженной атмосферы азот и перерабатывавшим его в кислород, я все еще был жив. И я мысленно проклял Флюхи за украденную у меня возможность быстро и незаметно уйти. Оказаться так близко к моей бедной жене — и упустить этот шанс! Мне хотелось отшатнуться назад — туда, где Флюхи уже не смогли бы поить меня воздухом, и выдохнуть свою ворованную жизнь! Но что-то меня остановило. Никогда я не был особенно религиозным. Да и теперь вряд ли стал. И все же… все же тогда мне явственно показалось, что в случившемся было что-то сверхъестественное. Не могу толком объяснить. Знаю только, что присутствовал там некий Случай. Он-то меня на эту поляну Флюхов и швырнул.
Я лежал и дышал полной грудью.
Кислород, должно быть, хранили основания пестиков, а окружавшая их эластичная мембрана позволяла ему медленно вытекать наружу. Сложные и удивительные растения!..И еще от них исходил запах полночи.
Яснее я никак не могу описать. Запах полночи. Не сладкий и не кислый. Нежный, почти эфемерный аромат, напомнивший мне одну полночь, когда мы только-только поженились и жили в Миннесоте. Свежей, чистой и возвышенной была та полночь, когда мы поняли, что наша любовь вышла далеко за пределы нашего брака. Когда мы поняли — и поняли впервые, — что любим друг друга сильнее самой любви. Для вас, наверное, это звучит глупо и нелепо. Но для меня все именно так и было. Аромат той полночи был и у Флюхов.
Пожалуй, именно это дало мне силы жить дальше.
Но, кроме
Пока я там лежал, у меня хватило времени подумать, что все это значит. При недостаче кислорода самое уязвимое место — это мозг. Он необратимо разрушается уже после пяти минут кислородного голодания. Но благодаря Флюхам я мог бы ходить по своей планете даже без шлема если бы они, конечно, везде росли в таком изобилии.
И вот, лежа там, размышляя и набираясь сил для возвращения на корабль, я все сильнее чувствовал, что лицо мое «тянет». Словно у меня на правой щеке образовался огромный нарыв или, скажем, опухоль, втягивающая в себя кровь. Я потрогал щеку — и даже сквозь перчатку почувствовал, как она распухает. Тогда я не на шутку перепугался и сорвал пучок Флюхов — у самых оснований стеблей. Погрузив в них лицо, я опрометью бросился к капсуле.
Едва я оказался внутри, как Флюхи сжались и поникли — опали прямо у меня в кулаке. Сияющие цвета поблекли, посерели, будто вещество мозга. Я отшвырнул их-и через считанные мгновения они рассыпались в мелкую пыль.
Стащив с себя аэрокостюм и перчатки, я бросился к рециркулятору из полированной пластали — там я легко мог увидеть свое отражение. Правая щека страшно воспалилась. Я испустил пронзительный вопль и схватился за щеку, но, в отличие от прыща или нарыва, там не чувствовалось ни боли, ни даже раздражения. Было только постоянное тянущее чувство.
Что мне оставалось делать? Я ждал.
Через неделю мешок обрел окончательные очертания.
Лицо мое перестало напоминать человеческое. Его стянуло вниз и раздуло с правой стороны так, что глаз оказался запрятан в узкую щелку, куда едва проникал свет. Мешок напоминал гигантский зоб — только не на шее, а на лице. Заканчивался он у самого подбородка и совсем не мешал мне дышать. Но он страшно перекосил мой рот, превратив когда-то вполне обычные губы в огромную пещеристую пасть. В остальном же, впрочем, лицо мое осталось вполне нормальным. Я только наполовину превратился в чудовище. Левая половина моего лица осталась обычной, а правая сделалась омерзительной и нелепой пародией на человеческий образ. Свой вид я могу переносить не больше нескольких мгновений в «день». Яркая краснота постепенно сошла, тянущее чувство прекратилось — и еще много недель я не мог ничего понять.
Пока наконец снова не отважился выбраться на поверхность Ада.
Шлем, ясное дело, починке не подлежал, и я воспользовался шлемом жены — тем, который она одевала, когда мы еще были вместе. Тут сразу одолели воспоминания. Успокоившись и перестав плакать, я вышел.
Я обязательно должен был вернуться к тому месту, где началось мое превращение в урода. Без приключений добравшись до шипов — так я теперь называл скальные образования, — я расположился на поляне флюхов. Мое тогдашнее неловкое вторжение, похоже, нисколько им не повредило. Флюхи по-прежнему буквально сияли — даже стали, казалось, еще красивее.
Я долго разглядывал их, пытаясь применить свои поверхностные представления о физико-химических процессах в ботанике к тому, что произошло. Ясно, по крайней мере, одно: я подвергся немыслимой, фантастической мутации.
Мутации, абсолютно невозможной исходя из человеческих представлений о жизни и ее законах. То, что могло при соответствующих условиях, через многие поколения специального отбора — иметь результатом постепенную мутацию, произошло со мной почти мгновенно. И я попытался это осмыслить.