Все. что могли
Шрифт:
Ильин будто бы угадал его мысли. Умащиваясь в коляске, сказал Кудрявцеву:
— С тобой мы еще поездим, держи лошадок в порядке, — и извиняющимся тоном добавил: — Надо коляску испробовать.
Возле командирского дома дал знак водителю придержать машину — с крылечка спускалась Надя и махала ему рукой. Он шагнул навстречу жене, кивнул мотоциклисту:
— Правь на шоссе, ожидай меня там.
Стрельнув синими колечками дыма, мотоциклист укатил.
— Я что-нибудь забыл, Надюша? — посмотрел он в глаза жены.
— Просто захотелось еще немножко побыть с тобой, — Надя тесно прижалась к нему, оперлась на руку. — Я не задержу тебя, нет?
Неясное
— До свидания, Андрюша, — она поднялась на носки, поцеловала его. — До скорой встречи, родной. Жду тебя и верю в нее… в нашу встречу.
Он глядел, как Надя шла по тропинке обратно, а потом остановилась, сняла туфли и свернула на лужайку с выстоявшейся высокой травой — спрямить путь. Приподняв подол платья, первый шаг сделала нерешительно — ноги холодила роса. Оглянулась, лукаво посмотрела на мужа и бодро зашагала прямиком к дому. В последний раз мелькнуло среди деревьев платье и скрылось. И только виднелся оставленный ею след в росистой траве.
На заставе коменданта встретил младший политрук Петренко, загорелый почти до черноты, скуластый. Доложив, что начальник два часа назад возвратился с границы и прилег отдохнуть, он кинулся было поднимать его.
— Не буди, пусть поспит, — остановил комендант. — А мы с тобой пока поглядим, что вы тут понастроили.
— Опорный пункт закончили, — рассказывал Петренко, шагая вслед за Ильиным по окопам. — Из подвала под зданием заставы бойницы пробили, пулеметные ячейки оборудовали. Земляные работы еще не закончили, роем-то ведь только по ночам, — младший политрук нацелил на коменданта мерцающие точки зрачков. — Товарищ капитан, какой умник додумался до этого — копать ночью? Боимся, чтобы немец не разглядел? И как кроты… ни боже мой, чтобы лопата звякнула. Он же, паразит, подогнал технику к самой границе. Ему наплевать, что мы это видим и что мы об этом думаем.
Голос его окреп, в нем звучала неприкрытая злость. Он яростно взмахивал кулаком, тыкал им в сторону немцев, хмурил густые черные брови. Капитан слушал его молча, не возражал. Да и что он мог возразить?
Спустились в перекрытый накатом блиндаж.
— Здесь пункт боепитания и место… сбора раненых, — последние слова Петренко произнес с заминкой, как бы с сомнением.
Молодой политрук нравился Ильину. Служил он на заставе неполный год и сейчас, кажется, жизнь здесь не мыслилась без него. Подмечал комендант, пограничники почитали его за старшего брата, хотя он и недалеко ушел от бойцов по возрасту. Петренко никогда не пытался поставить себя над ними, держался на равных, не отмахивался, когда к нему обращались с вопросами. Ильин-то хорошо знал, насколько трудно было в последнее время и командирам, и бойцам. Изнурительная, под дулом противника, служба, да еще и Стронгельство опорного пункта, оборудовать который приказано недавно. Хотя известно было во все времена: пограничная застава укреплялась,
Петренко постоянно орудовал вместе с бойцами. Приметит уставшего, подойдет, скажет участливо:
— Притомився, хлопче. Давай вместе, вдвох норму зробим шутя.
Повеселеет боец, и лопата ему уже не кажется тяжелой.
— Место сбора раненых, — в задумчивости повторил Ильин за Петренко.
Вдруг ему стукнуло в голову, почему тот споткнулся на этих словах. До него самого, как и до Петренко, только сейчас дошел их глубокий смысл. «Сбора раненых…» А сколько их будет раненых-то, когда? При любом задержании нарушителей границы могли быть раненые. И даже убитые. Случалось такое у него на заставе и здесь, на комендатуре.
Его тоже пуля как-то пометила на берегу Аракса, правда, легко задела, мякоть на плече продырявила.
Если здесь каша заварится — горячо будет. Разве зря по всей границе столько земли перевернули? Здесь тоже много сделали. Многое, да не все. Где ходы сообщения от казармы до опорного пункта? Разве добежишь под огнем? Вблизи шоссе нужна круговая оборона. Кольцо траншей вокруг заставы надо замкнуть.
Подошел начальник заставы, подтянутый, тонкий в талии лейтенант, бросил на Петренко укоризненный взгляд.
— Не жури его, — сказал Ильин. — Я не велел тебя будить.
Белки глаз лейтенанта были в сетке красных прожилок. «Давно не высыпается, — жалеючи подумал Ильин. — Не придется спать и сегодня». И похвалив обоих за опорный пункт, приказал закруглять оборону.
— Эх, снова насмарку выходной день, — мрачно бросил Петренко. — Забыли люди, когда отдыхали.
— Надо успеть до выходного. После обеда и начинайте. Для того я вам вчера отделение бойцов прислал с комендатуры.
— Днем, на виду у этих? — лейтенант махнул рукой на сопредельную сторону.
— Да пусть пялятся, не до церемоний, — резко сказал комендант и посмотрел на Петренко.
На тропинке, петлявшей среди вишенника, показался старшина Горошкин. На нем была та же выцветшая, много раз стиранная гимнастерка, в какой приезжал в комендатуру. Только на этот раз на нее были нашиты новые, ярко зеленеющие петлицы с четырьмя малиновыми треугольниками. Под туго затянутым ремнем не усматривалось ни единой складочки, на боку висела потертая кожаная кобура с наганом.
Он свернул к командирам, пристукнул каблуками запыленных сапог:
— Товарищ капитан, старшина Горошкин проверял пограничные наряды на правом фланге. Нарушений границы не обнаружено.
«Не доволен, что не обнаружено, — про себя добродушно усмехнулся Ильин. — Тебе хотелось бы заварушки».
Знал он, старшина славился лихостью в службе. Как-то так получалось, что он всегда оказывался в том месте, где накалялась обстановка, где шел нарушитель.
Старшина глядел на коменданта чуть прижмурившись, будто догадывался, о чем тот подумал. Над лихими зеленоватыми глазами трогательно, по-детски топорщились пшеничными колосками выгоревшие брови. На задубелом от солнца и ветра лице светлыми точками обозначились отметинки оспы. От всей его рослой, упругой фигуры веяло силой, основательностью и уверенностью. Привыкший распоряжаться, он и сейчас высекал фразы, словно подавал команды, при том забавно сдваивал сходные по смыслу слова: