Всегда только ты

Лиезе Хлоя

— Спасибо, — говорит он тихо. — Мне надо научиться получше сбегать из таких ситуаций.

Я улыбаюсь ему через плечо.

— Какова твоя обычная тактика?

— Выдумать причину, по которой мне нужно уйти.

— Аа. И в этот раз ты не ушёл, потому что…

Он останавливается как вкопанный.

— Потому что я ждал тебя. Естественно, я не ушёл.

— Ты мог бы подождать в машине, Рен, — я разворачиваюсь к нему лицом. — Тебе не нужно было терпеть такое из-за меня.

Губы Рена изгибаются в легчайшей улыбке.

—

Давай ты позволишь мне самому позаботиться о том, как и где мне ждать тебя, Франческа?

— Как пожелаешь, Сорен, — я шутливо щипаю его за бицепс. — А теперь помоги мне доесть пиццу, чтобы мы поехали к детям, а потом домой. Пока Пацца не накакала на твой вычурный диван.

***

— Твои подруги потрясающие, — говорит Рен.

Я мрачно смотрю в окно машины.

— Они в немилости.

Когда в следующий раз приду на водную аэробику, расскажу Энни ту ужасную шутку про овощи, от которой она всё никак не может отойти. Она от смеха описается в бассейне — поблагодарим за это последние месяцы её беременности. Но Лорена провинилась сильнее всего. Пошлю к ней на работу стриптизёра. В рабочее время. Поделом ей.

Рен смеётся.

— Фрэнки. Ты крутая и невозмутимая. То, что твои подруги рассказали несколько слегка смущающих и абсолютно уморительных историй, лишь дополняет картину в целом.

Я бурчу себе под нос и ёрзаю на сиденье, пытаясь найти комфортное положение. Это сложно, когда оба твоих бедра болят.

Рен держит руль в идеально правильном положении и отпускает его одной ладонью ровно настолько, чтобы поправить зеркало заднего вида, пока мы стоим на светофоре.

— Ты же шутила насчёт Паццы, какающей на диван, верно?

— Конечно. В течение дня она в своём мини-вольере. Ну то есть, прошли годы с тех пор, как она в последний раз прогрызла себе дырку в вольере и разодрала всю мебель в моей гостиной.

Рен издаёт сдавленный звук и с опаской косится на меня.

— Ты же подшучиваешь надо мной, да?

Я широко улыбаюсь.

— Тебя так забавно дразнить, Зензеро. Ничего не могу с собой поделать.

— Поверь мне, я не раз такое слышал.

Чувство вины накатывает на меня, тяжело оседая в животе. И потому, что я сама слишком часто не понимала шутки или поддразнивания (такое постоянно случается, когда твой мозг понимает всё слишком буквально), и потому что вчера он сказал мне, что старшие классы для него были настоящим кошмаром. Наверное, над ним подшучивали столько раз, что хватит на две жизни.

— Эй. Извини, — я кладу ладонь на его бедро, и О Милостивый Санта-Клаус, Застрявший в Дымоходе, ноги этого мужчины твёрдые как гранит. Я отдёргиваю руку так, будто обожглась.

Рен прочищает горло и жмёт на газ, когда светофор переключается на зелёный.

— Тебе не нужно извиняться, Фрэнки.

Мне кажется, он что-то сдерживает, но мне ужасно плохо удаётся понимать такие моменты. Иногда быть аутистом — это так раздражающе и утомительно.

Особенно когда люди не знают, чему ты противостоишь.

На работе я не говорю об аутизме. Я маскирую свои симптомы, то есть, делаю всё, чтобы казаться «нормальной», поэтому Рен и парни видят только Фрэнка-Ворчуна, серьёзную и неулыбчивую версию меня. Но иногда мне хотелось бы, чтобы Рен знал. Потому что сейчас он не знает, как сильно мне нужно, чтобы он не ходил вокруг да около, а прямо сказал мне правду. Я не вижу сквозь эти полупрозрачные слои лингвистической вуали.

Всё едва не слетает с моего языка, но вместо этого я снова ёрзаю на сиденье и меняю тему.

— Так вот… мне кое-что надо тебе сказать, — с таким же успехом можно сбросить бомбу прямо сейчас. — Папарацци сфотографировали нас вместе уходящими на ланч. Твиттер просто взорвался. Возможно, зародилась небольшая гипотеза, что мы вместе.

Рен резко ударяет по тормозам, отчего нас бросает вперёд.

— Что, прости?

— Это затихнет, Зензеро, — я держусь за ручку над дверцей на случай, если снова тряхнёт.

Его шею и щёки заливает свирепый румянец.

— О.

— О? — я тычу его в плечо. — Ты переходишь на односложные ответы.

Он начинает запинаться, щёки становятся малиново-красными.

Я стараюсь игнорировать удар по моей гордости. Неужели быть временно связанным со мной в подобной манере — это так ужасно?

— Рен. Расслабься. Всё само стихнет. И если хочешь, чтобы всё заглохло ещё быстрее, выберись из дома и сходи на парочку свиданий. Сделай так, чтобы тебя увидели с другой женщиной…

— Нет, — резко говорит он. Сделав долгий медленный вдох, Рен сжимает руль, затем расслабляет пальцы. — Прости, это прозвучало грубо. Я растерялся. Я хотел сказать, что сейчас не заинтересован в отношениях.

Меня пронзает странным уколом ревности. Что это за женщина, которую он ждёт и которая так всецело завладела его сердцем?

— Надеюсь, эта женщина того стоит, Бергман.

Его губы поджимаются. Он качает головой.

— Я… это не… — вздохнув, он направляет фургон на парковку у больницы и встаёт на свободное место. Я достаю свой парковочный стикер и цепляю на его зеркало.

— Это повлияет на твою работу? — спрашивает он. — Хочешь, чтобы я поговорил с Дарлин?

Я качаю головой.

— Не волнуйся. Ранее я уже написала ей на электронную почту и объяснила. Просто я прошу прощения, что тебе придётся иметь дело с людьми, которые думают, что ты со мной…

— Фрэнки.

Я замираю, не до конца расстегнув ремень.

— Да?

Рен поворачивается на сиденье и встречается со мной взгляд.

— Мне бы польстило, если бы кто-то подумал, что ты со мной.

У меня в ушах звенит. Сердце сжимается от ноющей боли, внутри срабатывают все тревожные сигналы.

«Опасность! Опасность! У тебя зарождаются чувства к Рену Бергману».