Всегда война
Шрифт:
Я бежал и бежал. Вокруг свистели пули и часто щелкали по деревьям. Почти удалось вырваться, когда что-то ударило в левое плечо и кинуло меня на землю, заставив выронить автомат. Не ощущая боли, притока адреналина был настолько силен, вскочил и побежал дальше, чувствуя, как быстрее и быстрее уходят силы. Но мне удалось вырваться. Хорошо, что легкое не задело. Пробежав еще метров сто, изменил направление. Остановившись на полминуты, достал индивидуальный пакет и наложил повязку на рану. И в таком виде, бросился дальше. От потери крови, голова кружилась, и ноги начали заплетаться. В таком виде, как в наше время говорят, на автопилоте, я еще двигался около часа. Выйдя к какой-то деревне,
— Помогите, я свой… За мной гонятся.
И сполз по стене. Она что-то заговорила, но я через шум в голове уже ничего не понимал. Только и успел прошептать, что скоро тут будут все переворачивать, и пусть они выроют яму в свинарнике, меня накроют соломой, и завалят навозом, оставив небольшой приток воздуха. Надеюсь, от миазмов не успею задохнуться. Хотя вроде как хлев был убранный. Но это были последние мысли. Я потерял сознание.
Сколько прошло времени не знаю, не считал. В таком состоянии радуешься, если чувствуешь, тошноту, головокружение и дикую жажду, основные симптомы сильной потери крови. Это радость того, что еще жив. Не смотря на затуманенный болью мозг, воспоминания о недавних событиях вспыхнули яркими картинками. Вот уж не ожидал от себя, человека изнеженного и развращенного благами цивилизации, такого твердого отношения к долгу. В глазах была темнота. Но, присмотревшись и проморгавшись, понял, что просто нахожусь в абсолютно затемненном помещении. Более чем годовая жизнь в бункере приучила чувствовать землю и закрытие пространства. Ни пошевелиться, ни крикнуть не было сил. Чувство беспомощности и страха заполонило всего меня, оно нарастало и переходило в дикую панику. Только скрип петель и полоса света, осветившая дальний угол небольшого погребка подействовали как мощнейшее успокаивающее. Свет от свечи больно ударил по глазам, но когда зрение адаптировалось к новым условиям, разглядел свои спасительницу или может быть тюремщицу. Это была все та же пожилая женщина. Она пронзительно смотрела на меня и я ощутил себя маньяком-насильником на допросе у прокурора. Глупая мысль, что сейчас буду отвечать за все свои деяния, засела в голове.
— Ну что очнулся? — как-то неприветливо спросила она.
— Пить — только смог прошептать я.
Она подошла, и удивительно для такого неприветливого отношения осторожно и, как мне показалось даже привычно, подняла мне голову и дала сделать несколько глотков воды.
— Что ж ты так немцам не угодил, что они всю деревню перевернули? Скотину побили, собак постреляли.
Мне стало чуть лучше, но в голове все равно шумело, поэтому словесный фильтр не работал как надо и выдал первое, что пришло в голову:
— Я русский офицер и я должен уничтожать врага.
Фраза получилась высокопарной, и последние слова не сказал, а прошептал. По прищуренным глазам женщины, понял, что сказал что-то не то. Вот так попал. Офицерами то начнут называть только после 43-го, когда введут погоны. А сейчас это звучит как белогвардейский раритет, за который могут по-тихому и удавить. Но женщина повела себя несколько иначе.
— Офицер значит? Ты что из бывших? Хотя молод еще.
Но я почувствовал, что начал опять проваливаться в темноту и единственное что успел ответить, это прошептать:
— Да офицер.
И опять тьма поглотила сознание.
Когда в следующий раз очнулся, чувствовал себя немного лучше. Пролежав в темноте минут сорок, услышал характерный скрип, и снова полоска
По опыту знаю, что в закрытых неосвещаемых помещениях быстро теряешь чувство времени. Поэтому в свое очередное пробуждение я никак не мог оценить, сколько времени прошло. При этом чувствовал себя намного лучше и мог уже ощупать себя и понял, что немецкую форму с меня сняли и я остался в одном нижнем белье укрытый каким-то одеялом. Сил хватило даже для того чтобы чуть приподняться и понять, что есть и другие желания, о которых взрослому, но беспомощному мужчине стыдно говорить. Снова вовремя появилась моя спасительница. И тут она снова проявила сноровку и опыт. Я, кажется, стал догадываться об этих взглядах и о профессиональных навыках медсестры. После выполнения всех процедур, мой интерес вылился в вопрос, который ее заставил задуматься и на время замереть.
— Вы в Первую Мировую были сестрой милосердия?
Через силу она ответила.
— Что так видно? До тебя никто не замечал.
— Не кажитесь такой грубой, вам это не идет. Не ваша это роль.
— Вот ты как заговорил. А ты вообще кто такой, что б расспрашивать меня? И вообще как ты попал сюда в немецкой форме и раненный?
— Я офицер военной разведки. Большего знать вам не надо. Если меня здесь найдут, вас и вашу семью уничтожат. Поэтому завтра я попытаюсь уйти, чтоб на вас не навлекать лишнюю опасность. Немцы не пуганные, еще считают себя хозяевами вселенной, но скоро получат по зубам и начнут лютовать.
Она покачала головой, ухмыльнулась и сказала:
— Рано тебе еще, да и немцев в лесу много, тебя все ловят. Спи, набирайся сил, защитник Отечества.
Единственное, что я ее попросил это вытащить из каблука миниатюрный радиомаяк, который включил в режим передачи сигнала опасности, и попросил его выкинуть в огород ее дома, чтоб наши потом нашли, хотя бы мои следы.
Так прошло еще пару дней. Я себя начал чувствовать намного лучше. Жаль, по дурости аптечку с лекарствами спрятал вместе с радиостанцией в лесу. Как-то все больше думал, чтоб к немцам не попало ничего высокотехнологичного, имеющего отношение к двадцать первому веку.
Но вскоре обостренным чувством опасности ощутил изменение обстановки, как-то странно заныло сердце и стало страшно. Появившаяся спасительница подтвердила мои опасения. Деревня была снова окружена немцами, и судя по описанию явно эссесовцами. Со всех домов они согнали детей, заперли их в большом амбаре и облили его бензином, поставив ультиматум, что жители деревни скрывают раненного и если его к полудню не выдадут, они сожгут всех детей. Взгляд моей спасительницы, был потухшим, и она избегала смотреть мне в глаза. Для себя она уже приняла решение. У нее младшая дочь была в этом амбаре. Я ее понял. Я ждал этого. И принял свое решение.
— Как вас зовут?
— Ольга Андреевна.
— Ольга Андреевна, я сам к ним выйду, дайте только привести себя в порядок, у меня есть еще полтора часа и хотелось бы умереть не оборванным, бородатым бродягой, а как положено русскому офицеру. Побрейте пожалуйста, а то левая рука все еще не работает.
Она кивнула и вышла. Пока было время, я закопал в пол глушитель и остальные вещи, которые могли бы навлечь лишние вопросы.
Через пол часа, побритый, с вычищенными сапогами четким шагом, но, слегка покачиваясь от слабости, направился в сторону урчания двигателей, криков и плача.